Последняя тайна Патриарха

Однако Никиту трудно было обмануть. Он почувствовал – и сосущая тревога накатила еще до того, как мобильник взорвался трелью. Плачущий звук словно предупреждал: «не бери, ни в коем случае не бери трубку!» Но как не взять, если звонит Названный Отец? А для всех прочих – Алексий II, Патриарх Всея Руси. Густой голос, чуть окающий – не по-волжски, а по-церковному – был каким-то непривычно растерянным и напряженным одновременно, словно Святейший не на шутку встревожен, но изо всех сил пытается скрыть свое волнение за обычной пастырской степенностью.

– Сынок, ты бы пришел, помощь твоя нужна… Нет-нет, ничего страшного, и здоровье тоже… Но поторопись. Хочу, чтобы ты рядом был… Да тут один человек… Ну, придешь – узнаешь. Поторопись!

Пришлось наскоро попрощаться с Настей – она явно расстроилась, нечасто получалось вот так побыть вместе, а ведь еще на дачу планировали выбраться… Парень бросился к припаркованной во дворах у метро видавшей виды «девятке» и, обгоняя, подрезая и злостно нарушая, домчался до Патриаршей резиденции в Переделкино. Тревога все нарастала – таким голосом Отец никогда не говорил.

У ворот стояла лишь одна машина, незнакомая, – скромный черный опель. Охрана пропустила Никиту беспрепятственно – еще бы, ведь он сам их на эту работу и пристроил в свое время, своих боевых проверенных дружбанов. Но выглядели двое молодцев как-то заторможенно, взгляды плыли, словно… Обкурились они, что ли? В Чечне, конечно, всякое бывало… Нет, не может быть – показалось!

– Святейший у себя?

– Да… вроде еще никто… не выходил… – голос звучал глухо и неуверенно. Безжизненно. Но вникать времени не было: уже в приемной странный, пока еле слышный запах Зла вдруг усилился.

Никита взбежал на второй этаж и постучал в массивную дубовую дверь – все в покоях было тяжелым, стопудово основательным, как и подобает Церкви, что недавно поднялась с колен и вновь собиралась безраздельно властвовать над душами человеческими. Никто не ответил – пришлось рискнуть и войти без спроса. Вот тут металлический запах просто шибанул в нос, – как тогда, в чеченских горах, только еще невыносимее, забивая привычный уютный аромат ладана и воска. Однако Никита быстро взял себя в руки и, осторожно озираясь, прошел через пустые покои в дальнюю комнату, куда обычно мало кто мог попасть. Там Патриарх принимал самых близких и дорогих. Или когда хотел побеседовать без лишних глаз и ушей. Никого… Но на столике – две недопитые чашки с кофе и нехитрое угощение – уже начался рождественский пост, не до разносолов обильных.

Стоп! В углу на подстилке лежал Лорд – любимый лабрадор Святейшего… Обычно такой дружелюбный, он не подавал признаков жизни. Потому что никакой жизни окоченевшем теле пса не осталось. Никита метнулся в спальню и остолбенел: там, перед ложем, судорожно сжимая горло, лежал несчастный старец – грузный, давно страдавший сердцем, да и другими хворями тоже. Показалось – уже без сознания… Внезапный приступ? Рядом валялся мобильник. Нитевидный пульс еле прощупывался. Никита бережно приподнял голову Отца, подсунув под нее сдернутую с кровати подушку. Вдруг помутневшие глаза Предстоятеля на миг сосредоточились на лице парня, седая борода шевельнулась, и посиневшие губы еле слышно прохрипели: «Бе…ги…» Взгляд стал медленно гаснуть, еще пытаясь разглядеть что-то неведомое. Куда смотрел умирающий? На святые иконы? Но тут из груди послышалось сипение, хрип и… Все было кончено.

Первый приступ отчаяния быстро прошел – сказалась воинская закалка. В бою некогда горевать – надо сражаться и выживать. Никита вдруг ощутил себя идущим по кавказскому лесу, где каждый шаг мог оказаться последним.

Парень огляделся и вдруг заметил, что окно не закрыто и ветер мягко колышет складки плотной бордовой портьеры. «Странно, Святейший часто болел и боялся сквозняков, почти никогда не открывал окна, уж особенно теперь, в наступившие-то холода», – мелькнувшая мысль тотчас пропала – пытаясь усадить тяжеленное тело, парень почувствовал: ладони увлажнились чем-то липким. Одного взгляда было достаточно. Кровь, темная, страшная, уже образовала на дубовом паркете лужу. А рукава темно-серого подрясника скрывали то, что не сразу бросилось в глаза – тонкий стилет, вошедший под ключицу до резной золоченой рукоятки… Кромешный ужас наполнил душу. Все произошло совсем недавно, не более четверти часа назад… Как же так? Кто, кто осмелился?! И что за средневековое какое-то орудие убийства? Но военная закалка и тут не подвела, позволив быстро сообразить: нанесший смертельный удар человек (человек?!) отличался очень высоким ростом и огромной силой, раз лезвие вошло сверху и пронзило тело насквозь. Святейший ведь тоже осанистый, крупный… был. Никита быстро вытер руки о прикроватный коврик, вскочил и уже хотел позвать охрану, но… Почему ребята, обычно такие дружелюбные, сегодня словно на себя не похожи? И ничего не сказали, даже не намекнули, что у Святейшего гость! Та-ак… Либо они с этим «гостем» в сговоре, либо… Вспомнился такой же «плывущий» взгляд – приходилось сталкиваться с ним на войне: тогда это означало контузию или сильное наркотическое отравление… Охранники словно напрочь не знали, что кто-то совсем недавно прошел к Патриарху! Зато они должны были прекрасно запомнить, что сам Никита туда протопал только что. Вот засада! И правда – надо бежать, некогда разбираться. Последнее, что следовало сделать: закрыть усопшему остекленевшие глаза. Они продолжали смотреть в одну точку – на открытый серебряный ларец, поблескивающий на массивном резном комоде в неверном свете лампадки: пламя металось на сквозняке. Украшения были вывалены и беспорядочно разбросаны, часть валялась на полу. Странно: эти немалые ценности – наперсные кресты, панагии – остались лежать… Значит, убийца искал что-то конкретное, не просто грабил! Ларец обычно хранился в сейфе за изголовьем кровати – теперь дверца была приоткрыта.

Когда-то Святейший, безгранично доверявший Никите, посвятил его в одну маленькую тайну. Отдельно от всех драгоценностей, там, в особом секретном отделении, хранился перстень: темно-синий камень, старое золото, на первый взгляд – ничего особенного. Но Патриарх тихо прошептал тогда: «Сынок, это дороже и древнее всех ценностей. Если со мной что случится – забери, спрячь. Не должно оно в дурные руки попасть…» Наверное, реликвия какая-то историческая… Спросить духовный сын постеснялся, оробел, да и не любитель он был с праздными вопросами лезть, любопытствовать. А теперь уж и не спросишь… Черная горечь затопила сердце, парню вдруг захотелось, чтобы хоть что-то осталось у него на память о дорогом человеке, столько для него сделавшем и так страшно погибшем… И еще одна мысль мелькнула: не этот ли перстень искал неведомый злодей? Перстень, которого Никита никогда не видал на руке Патриарха, даже в самые торжественные моменты!

Он решительно шагнул к сейфу, нащупал невидимый пупырышек и вынул из открывшегося паза столь дорогую для убитого вещь. Темный, крупный, с добрую фасолину, камень тускло блеснул синевой – холодной, мертвой – и перекочевал во внутренний глубокий карман навороченной куртки бывшего спецназовца. Еще секунда – и, подобрав патриарший мобильник, Никита ринулся к окну, нутром чувствуя: прежняя жизнь кончилась. А какая предстояла – Бог весть. И предстояла ли вообще?

Невысокое окно второго этажа выходило на задний двор, где в этот час никого не было видно. Что тоже не столь обрадовало, сколько удивило: в штате находилось довольно много людей, для самых разных нужд – легко ли, Патриарх Всея Руси!

След! На подоконнике остался еле заметный след огромного ботинка. Пусть остается. Уже повиснув за окном, Никита подтянулся и стер с мрамора свои собственные следы. Затем по-кошачьи мягко приземлился на плиты известняка, устилавшие двор. Обогнув здание, приготовился к стычке с охраной, в обязанности которой входило патрулирование территории. Опять никого… Неторопливой походкой, как ни в чем не бывало, он направился по боковой дорожке к воротам, все убыстряя шаги. Лишь на секунду оглянувшись, заметил, что охранники так и стоят по обе стороны входа в дом и смотрят прямо перед собой, вроде как даже не мигая. И вновь – ни души… Низкое небо хмурилось тучами, однако снег вот-вот сыпанет – заныла старая хасавьюртская рана.

Руки! Но некогда, некогда отмывать их – необходимо было немедленно покинуть Переделкино. Такое знакомое, родное, внезапно превратившееся в кровавый кошмар… Пришлось поднять комок стылой земли и размять сильными пальцами, чтобы ладони казались просто грязными. И уж совсем некогда было уничтожать камеры слежения – сам же новую версию устанавливал! Они, конечно, зафиксируют его визит. Но ведь и появление таинственного гостя там тоже должно запечатлеться!

Черного опеля на стоянке уже не было.

Вдруг хрипло разорались вороны – сроду здесь их не видели такими стаями… Теперь же зловещие птицы неспокойно кружили над резиденцией. На полпути к Москве по встречке мимо пронесся кортеж дорогих автомобилей: главную там Никита хорошо знал – это был серебристый мерс митрополита Смоленского и Калининградского Дамиана. Интересно, на плановую встречу едут или…? Ведь произошедшее пока не предано никакой огласке! Так-так…

Домой Никита возвращаться не стал. Кто его знает, насколько быстро вычислят, что он побывал в покоях. Ведь своя служба разведки у Церкви – нешуточная, по уровню подготовки и оснащению ничем не уступающая ФСБ. Уж это ему, доверенному человеку Патриарха, было отлично известно. Позвонил Насте – как хорошо, что она есть и ждет! Телефон вырубил. Что отвечать, если позвонят? А звонить-то скоро начнут… Лучше уж вообще не брать трубку.

Девушка несказанно обрадовалась. Небось, уже успела всплакнуть, решив, что любимый опять пропадет надолго, как часто, до обидного часто случалось. И они рванули к ней на дачу. Благо, дом был зимний, а назавтра ожидалось воскресенье. «Господи, какое воскресенье, – подумалось тут же, – когда смерть крадется по пятам!»

Добрались без приключений, и Настя ничего не заметила, – лишь обронила: «Где ж ты так ручищи извозюкал? В моторе, что ли, копался?» Начала опять интересное рассказывать, но осеклась на полуслове, поняв, что ее не слушают. Никите, молчуну и буке, нетрудно было скрыть от подруги внутренний раздрай и панику. Он покорно отправился в душ и долго смывал с себя запахи смерти и остатки кровавой грязи с ладоней… Слегка запотевшее зеркало отразило сосредоточенно горящие серые глаза, впалые щеки, сурово сжатый губастый рот, ежик темных волос, в которых уже мелькала ранняя седина… «Взгляд у тебя, Никитос, бывает – мурашки по коже!», – уважительно отмечали ребята в Чечне.

Было совсем поздно, где уж там думать и анализировать. Но и не спалось. После любовного поединка, – отчаянного, жадного, страстного, заслоняющего от смерти, – когда усталая счастливая Настя задремала, блаженно посапывая, Никита осторожно выскользнул из-под одеяла и достал перстень. Обнаженный, он стоял у окна, то так, то эдак вертел реликвию, и свет далекого фонаря падал на его широченные мускулистые плечи, на затейливую татуировку – оскаленную голову тигра. И на кривой шрам на груди…

Вспомнилось, как еще салажонком-призывником обратился к батюшке в маленькой церквушке на Солянке – с просьбой благословить… Как потом, после благополучного возвращения из пекла (всего-то два довольно легких ранения!), случайно забрел на вечерню в Елоховский и узнал в пышно облаченном Патриархе Всея Руси того давнего скромного батюшку… Оказалось, старик любил изредка вот так служить литургию – словно простой священник. Протиснулся ближе – и Святейший тоже неожиданно узнал в огромном хмуром парне тоненького большеглазого мальчишку-детдомовца… После литургии поманил, ласково спросил о жизни, постепенно приблизил, стал поручать все более важные дела, полюбил как сына… Наконец подступили скупые слезы…

Вот те на! Темный камень вдруг посветлел – тихо засветился изнутри, постепенно стал дивно прозрачным, васильково-синим – совсем как глаза у Насти, когда сердится… На его выпуклой поверхности возник опалово-переливчатый серебристый крест… Чем больше Кирилл вглядывался в глубь камня, пытаясь понять причину столь удивительной перемены, тем ярче камень сиял. Тогда, у сейфа, сам перстень показался небольшим, вроде как женским даже. Теперь же он как влитой сел на безымянный палец здоровенного парня: кулаки – не дай Боже! Будто сделан был на заказ.

Голубое свечение камня напомнило кое-что, сердце екнуло: телефон! Никита быстро достал мобильник Святейшего. Та-ак… «Входящие звонки»: один, последний, не определился. Почему Патриарх ответил на него? Даже Никита на подобные анонимные звонки чаще всего не отвечал. Было ясно, что таинственный визит последовал именно после этого звонка. И тут Перстень стал покалывать руку, словно через него шел слабый электрический заряд. Перед глазами заметались странные, не очень отчетливые видения. Вот кто-то высокий нависает над Патриархом, последний, несмотря на тучность и возраст, с искаженным лицом бросается к двери в спальню, но не успевает добежать до кровати – сверкает длинный стилет, старик падает… Зловещая Тень лихорадочно роется в ларце, небрежно роняя на пол блестящие украшения, и тут Никите мерещится что-то странно знакомое в смутной, расплывающейся фигуре: этого человека он уже где-то видел! Но тень вдруг бросается к окну, исчезая в проеме за портьерой – наверное, именно в это время Никита и постучал в дверь. Видение растаяло. Парень очнулся в холодном поту: его всего трясло.

Он по-прежнему стоял у окна – перстень стал медленно гаснуть, будто счел свою миссию выполненной. Но Никита ошибся. Попытка сдернуть с пальца реликвию ни к чему не привела: перстень словно прирос к коже. Еле добравшись до кровати, измученный увиденным Никита рухнул рядом с Настей, которая вновь обняла его нежно, так и не проснувшись. Последней мыслью было: «Утро вечера мудренее, завтра решу, что делать. Как найти убийцу и отомстить, да так отомстить, что чертям в аду тошно станет! Силы нужны, иначе сойду с ума». Навалился тяжелый, беспросветно-свинцовый сон без сновидений…