Последняя утопия. Права человека в истории

Таким образом, универсализм, который основан на правах человека, признанных на международном уровне, должен считаться лишь одним из целого ряда универсализмов, известных мировой истории. Кроме того, давнее переплетение прав и государства позволяет усмотреть в прежних разговорах о правах весьма опасный вид космополитизма, который исторически скорее сталкивал и стравливал различные государства и нации между собой, нежели утверждал новое видение мира как этической целостности, избавленной от моральных границ. После того как эпоха Просвещения завершилась, попытки утвердить права посредством государства и нации означали, что поддержание того самого универсализма, на который эти права зачастую ссылались, оказывается крайне сложным делом. В итоге многие наблюдатели в XIX столетии задумывались: если государство играет настолько незаменимую роль в политике прав человека, то могут ли вообще эти права иметь какой-то другой реальный источник, помимо государственной власти, и какую-то другую основу, помимо локальной значимости в государственных границах?

Наконец, выработка концепта прав человека не означала, что имеющиеся на тот момент универсализмы незамедлительно прекратят соперничать друг с другом. Самобытные варианты глобализма и интернационализма, которые существовали на протяжении всей современной истории, должны были сойти со сцены – иначе утопия, основанная на правах личности, не смогла бы стать единственным лозунгом, воплощающим надежду на лучший мир. Подобно тому как доктрина естественных прав представляла собой наиболее поздний вариант универсализма в мировой истории, в ее нынешнем переосмыслении в качестве «прав человека» лучше всего видеть следствие жизнестойкости этой идеи, ее выживания в трудной борьбе со старыми и новыми идеями-соперницами интернационалистского толка. Именно в этих относительно недавних событиях нужно в первую очередь искать источник современных убеждений и практик; остальное же – седая старина.

После своего утверждения на политической арене права человека регулярно провозглашались «принадлежащими каждому от рождения» («the birthright of man»)9. Предположение о том, что все люди принадлежат к одной и той же общности, является столь же древним, как и обособление людей от богов или от животных, – оно возникло задолго до появления письменной истории, хотя границы между упомянутыми группами с тех пор оставались проницаемыми10. И все-таки сам по себе человеческий универсализм – включая его версии, представленные в греческой философии и монотеистической религии, – не имеет реального касательства к истории прав человека по двум существенным причинам. Во-первых, на протяжении тысячелетий эти источники предложили исходные ингредиенты для великого множества доктрин и движений; во-вторых, они делали это только во взаимосвязи с другими теоретическими компонентами, которые позже предстояло устранить как раз ради торжества «прав человека». И греки, и евреи требовали «справедливости», хотя и выводили ее из абсолютно разных природных и теологических источников. С тех пор возникло множество доктрин, ставших преемницами этого раннего универсализма11. Но непохожесть их постулатов, равно как и разнообразие оставленного ими наследия, делают приписывание им истоков современной морали просто нелепым. Иначе говоря, значение имеет не какой-то из многочисленных прорывов к универсализму, прежде имевших место в мировой истории, а лишь то, что конкретно помогло превращению идеи прав человека в единственный жизнеспособный вид универсализма, каковым они остаются и по сей день12.