Последняя весна

– Так, – строго сказала учительница. – Начинаем с опозданий, Лобов? И что это у тебя с лицом?

– Упал, Маргарита Андреевна, – оправдывался Пашка.

– Упал? – учительница, пристально глядя на него, махнула рукой, садись, мол, и, поднявшись из-за стола, как-то непривычно просто обратилась к классу.

– Ну, что, ребятки – детки малолетние… Как звери в лесу, да? Как в армии деды? Прописали новичка? Молодцы… Я знаю, кто это сделал, но не буду его при всех поднимать. Пусть потрудится и признается сам, иначе он трус. Нет желающих? Начинаем урок. Сегодня у нас с вами их два подряд получится за пропущенные на той неделе из-за морозов. Так что я подожду.

Пашка никогда еще никого не бил в лицо. Не били и его. Школьные драки, там, где он жил, походили больше на борцовские поединки с тычками в грудь, подножками, возней на земле. Здесь же все было непонятно, жестко. И он, принимая эту жесткость, решил драться по-настоящему. Нутром он понял, что если оставить все как есть, это повторится и будет еще более унизительным, чем сегодня. Пашка, холодея то ли от страха, то ли от решимости, проигрывал в уме все варианты мщения. Вот он подходит…эта противная рожа рядом… Нет, он не знал, как бьют в лицо, но знал, что сделает это.

На перемене Пашка подошел к Лысому и, не выдержав томления, ударил его прямо здесь, у парты, целя в испуганно блеснувший глаз. «Ой-ой!..», – шарахнулись с визгом девчонки. На Пашку бежал низкорослый, уверенно замахиваясь и словно наперед зная, что его испугаются. Пашка пнул низкорослого в колено. Тот, корчась, ушел в коридор. Пашка отбросил руки Лысого и еще раз ударил его в лицо, потом еще и еще… Он уже не мог остановиться. Что-то пробило в нем: Роберт, толстомордый, Лысый… Все они заодно! Бить-бить!..

Его оторвали. С прозвеневшим звонком в класс, хромая, ввалился низкорослый. «Убью, зараза, когда поймаю!», – прошипел он, опасливо сторонясь. Пашка усмехнулся.

За низкорослым вошла Маргарита Андреевна. Она привычно открыла журнал и быстро пробежалась глазами по классу. Остановившись взглядом на распухшей физиономии Лысого, она удивленно вскинула брови и протянула, качая головой: «Я вижу, признаний не требуется, статус кво налицо!.. Извините за каламбур».

Ее никто не понял.

После уроков за Пашкой зашла мать. Было уже темно. Мать закутала Пашке лицо, прикрылась и сама шарфом.

– Ну, как в школе? – глухо в шарф спросила мать.

– Нормально, – буркнул Пашка.

Они, молча, пошли домой. Скрипел под ногами сухой снег. В светящихся окнах была жизнь, там варили еду, смотрели телевизор. Пашка с матерью шли в выстуженную комнату, где их никто не ждал, кроме озябших тараканов.

У дома на скользком скате обочины кто-то барахтался, мыча и выкрикивая ругательства. Мать прошла было мимо, но, видимо, вспомнив, что на улице морозит не на шутку, остановилась рядом с пьяным. Это был Роберт. Он, не видя их, пытался забраться на скат, но падал и, не имея опоры в руках, скользил назад, вставал, карабкался обратно и снова падал. Его слепые движения напоминали конвульсии. Это было страшно, и мать не выдержала. Она подбежала к лежащему на снегу Роберту и запричитала, откуда-то верно взяв интонации плакальщицы: «Ох, ты, горюшко, ну, чего вы, мужики, пьете?! Ну, чего вам надо, пропойцам окаянным?!».

С этой же, наверное, тоской вековечно причитала женщина то над покойником, то над непутевым мужем, измочаленным смертно в кабацком мордобое. Она подхватила Роберта под мышки и, натужно ойкая, попыталась поднять его. Пашка бросился помогать. Вдвоем они поставили Роберта на ноги и, придерживая, потянули к дому. Тот неожиданно ясно и осмысленно взглянул на них.

– А-а, это ты, королева? И Павлуха с тобой?

Он запел, нарочито гнусавя: «Ну и беда же с этой Нинкою, она спала со всей Ордынкою…».

Мать притянула Роберта за воротник и четко сказала ему в лицо:

– Пусть ты и хам, но я не брошу тебя здесь. Ты пойдешь сейчас домой, проспишься, а утром придешь, и будешь извиняться перед нами. Запомни это, Роберт!

Тот горько усмехнулся.

– Извини, королева… Я тебя не со зла так… Ты приехала откуда-то свежая и красивая, здесь таких нет…

– Ты их просто не видишь, – вставила мать.

– Может быть, – согласился Роберт и продолжал: