Последняя война

И они ушли, отстреливаясь. Кобыла «Партизанской правды», славная его лошадь, к которой он так привязался, была покинута, осталась умирать нераспряженная, осталась вместе с санями. Славка оглядывался и по-глупому жалел, что никакого не дал имени своей лошади, никак не звал ее, и теперь она осталась там безымянной,

даже пра себя нельзя повторить ее имени. Ерунда какая-то.

— Не везет тебе, корреспондент,— сказал один из проводников, когда развернули оставшуюся лошадь и стали садиться на сани.

13

Два месяца — январь и февраль 1943 года — прошли для Славки в стремительном ожидании. Чего именно? Необыкновенного, сокрушительного наступления наших войск, полного освобождения от врага Брянских лесов и всей нашей земли, в ожидании весны, радостных перемен во всей жизни. Впереди было празднично, хотя и туманно, неотчетливо. Хотелось поскорее увидеть своими глазами. пережить все, что ждет тебя там, впереди.

Это чувство родилось почти из ничего, как бы само собой. Как родничок на дне оврага, оно пробилось в новогоднюю ночь, когда Славка и Александр Тимофеевич сидели одни в землянке и когда еще сильны были переживания от неудачи на реке Навле. Хотя Николай Петрович вроде и смирился с этой неудачей, передал командиру бригады, чтобы тот отправил корреспондента обратно, хотя ничего почти не сказал при встрече, все же Славка чувствовал в себе тяжесть собственной вины за эту неудачу. Командир командиром, проводники проводниками, Славкино дело было пройти к навлинцам, и он не прошел. Он, а не кто другой. Николай Петрович одно только сказал:

— Потерял, Холопов, кобылу.

Он сказал это с непонятным выражением, скорее даже без всякого выражения. Осуждал или сочувствовал, жалел — было непонятно. И это тоже усиливало в Славке тяжесть его вины. А тут еще этот Новый год. Под Новый год всегда бывает грустно, что-то уходит, что-то приходит, как-то резко улавливается счет времени, его бег, идет, не останавливается, год прошел, другой пройдет, глядишь — так вот и жизнь вся пройдет. Кричат, конечно, веселятся, бокалы звенят, а мысль о времени, что летит оно без остановки, мысль держится в голове. Тем более в партизанской землянке, да еще когда все уехали. Обе Нюрки с Иваном Алексеевичем уехали на праздник к себе в Суземку. У Нюры Морозовой праздник, конечно,

4-11

тяжелый, без родителей, но все же захотелось ей быть дома.

Как раз в предновогодний день вернулся Славка и застал в землянке одного Александра Тимофеевича. Ни бокалов, конечно, ни криков веселых, никакого праздничного застолья. Двое. И мутно было на душе у Славки после этой Навли. Растопили печку, сели на пол перед ней, картошки напекли в углях — ничего другого как раз не было,— разговаривали и ели горячую картошку. И р\-ки, и рот от обуглившейся картошки и у Славки, и у Александра Тимофеевича были черными. Лампу не зажигали, сидели так, при неровных и бесшумных полыханиях красного света, бившего из печной дверцы.

— Ничего, Слава, вы тут ни при чем,— успокаивал Александр Тимофеевич.— Кобылу жалко, это верно, но ведь и люди гибнут.

Славка не отвечал. Ему не легче было от слов Александра Тимофеевича. В то же время хотелось отделаться от этой тяжести. Он вздыхал и говорил:

— А, ладно, перемелется.

— Вы правы, Слава. А знаете что? Давайте будем Новый год встречать?

— Как?

— Ну, просто будем сидеть и вроде встречать Новый год.

— Хорошо,— сказал Славка.

— Ведь что нужно человеку? — спросил Александр Тимофеевич.— Древний философ говорил: для полного счастья человеку нужно три вещи...

Вспыхивали, аж до стены доставали красные всполоха, гудело в печном колене, высвечивалось из темноты мягкое лицо Александра Тимофеевича, настроенного на философский лад.

— Только три? — спросил Славка. Он соскабливал лучинкой обуглившуюся поверхность картофелины.

— Да, Слава, только три: созерцание прекрасного, приятная дружеская беседа и, наконец, чтобы на столе, разумеется, было выпить и закусить. Что же имеем мы? — Александр Тимофеевич развел в темноте руками.— Это ли не прекрасно? Вот молодое и чудное лицо Славы Хо-лопова, а напротив еще совсем юный Бутов А. Т. Лет через двадцать, чтобы хоть на минутку увидеть нас в этот предновогодний час вот такими, какими сейчас мы сидим,— за это, Слава, можно многое отдать. Умейте видеть мгновения, останавливать их. Ну, если это вам не подходит, можем выйти за дверь и будем созерцать лунные новогодние леса. Дальше. Мы также имеем и приятную дружескую беседу, впереди- целая ночь, беседуй, разговаривай, пока не сломит сон. И наконец картошка — горячая, из-под углей, за такую картошку на Олимпе любому из нас могли бы подарить бессмертие. Правда, выпить нечего. Чего нет — того нет. Счастье частично неполное, но ведь война, Слава, идет великая война. Причина уважительная.