Последняя война

Славка, хотя учился уже в институте, Гегеля пока еще не читал, как не читал и Канта, и Фейербаха, а потому сказать ему больше нечего было, он молчал, как бы скрывал за своим молчанием некий солидный груз. Сергей Васильевич тоже не мог ничего прибавить к разговору и тоже замолчал, налег на блины. Петр Петрович налил по второй.

— За тебя, Слава,— нежно пробасил он и чокнулся со Славкой. Петр Петрович преклонялся перед учеными людьми. Славка казался ему именно таким ученым человеком.

— Ну что?—обступили Славку партизаны, когда он вышел из комиссарского отсека.

— Ничего,— ответил Славка скромно, немного стесняясь перед товарищами.

— Закрепляйся там,— сказал Арефий,— кончится курево, будешь ходить туда за табаком.

Славке показалось, что молочные глаза Арефия смотрели на него недружелюбно, так же, как в Дебринке, в ту первую минуту, когда он увидел среди партизан главного, вот этого самого Арефия, нынешнего своего командира. Что-то обидное было в словах Арефия — «будешь за табаком ходить». Славка отстранил стоявшего перед ним парня, прошел к печке с красным, раскалившимся боком, присел на полешек, закурил. Всегда так — к хорошему обязательно примешивается плохое. Только что было хорошо, и сразу все настроение испортилось. И Славка в который уже раз вспомнил своего Гогу, стал думать о нем. Очень не хватало Гоги.

Он курил сигаретку,— теперь у всех были немецкие сигаретки,— с наслаждением затягивался, думал о Гоге, смотрел на отполированные и твердые, как голыши, головки сапог. Вместо своих, окончательно разбитых, на Славке были теперь немецкие, с подковами, с твердыми, расходящимися конусом голенищами. За такие голенища можно засунуть несколько гранат, особенно немецких, с длинными деревянными ручками. Немцы и носили свои гранаты чаще всего за голенищами. Распарился, размечтался понемногу Славка. Вывел его из этого состояния опять же Арефий.

— Холопов,— крикнул он,—к насосу!

Насос работал круглые сутки. Через каждые полчаса менялась смена, качавшая воду. Особенно противно было вставать ночью. Дежурный раскрывал ноги, щекотал пятки, но своего добивался. В самый сон надо было подниматься, идти к насосу. Все спят, а ты с напарником виснешь на этих ручках, качаешь: вниз — вверх, вниз — вверх... Иногда, во время смены, выходил из землянки по своим надобностям комиссар. Он пробирался темным коридором между нарами, вжикая фонарем-«лягушкой», останавливался возле насоса. «A-а, скажет, Холопов,— да кто ж, скажет, так качает, под «Дубинушку»? Надо качать под «Эх вы сени, мои сени, сени новые мои». Славка думает: покачал бы полчаса, запел бы тоже «Дубинушку»...

День и ночь хлюпал насос, выгоняя из землянки воду; возился на своей кухне Букатурн; -партизаны сидели возле печки в синем табачном дыму, в десятый раз обсказывали подробности боя с карателями, а то насмешничали друг над другом, вспоминали по большей части смешные случаи из своей жизни. А когда Настя Бородина читала им книжки, партизаны терпеливо слушали.

Лейтенант Головко на болоте занимался со своими минометчиками стрельбой. Делал так: брал мину, красную, диковинную, с хвостовым оперением, поднимал, как дорогую чашу, над минометным стволом и, перед тем как опустить в трубу, говорил:

— Будем живы!

Мину из трубы выбрасывало, а через короткий промежуток на болоте ухал взрыв.

— Будем живы!—Щелк, удаляющийся свист и через минуту — у-ах!—взрыв на болоте.

Текла обычная лагерная жизнь.

Командир занят был хозяйством, заготовкой сена, фу ража, продуктов. Комиссар думал. Думал он вот о чем Разгромили, сволочи, две базы, напали на третью, на последнюю. Как дальше? Ну, хорошо, бой кончился в нашу пользу, а если снова придут? Теперь ведь они знают дорогу. Правда, силенок у них кот наплакал, гарнизон плевый, нестрашный для нас, и навряд ли будут укреплять его, главную-то силу на фронт гонят. Ну а если по-другому сложится? Вдруг какую-нибудь часть, например, маршевую, возьмут и кинут на нас, по пути, на день-два, чтобы избавиться от нас? Нет, тут что-то делать надо. И одним больше нельзя. Одних раздавят, рано или поздно. Нужно искать соседей, взаимная выручка нужна, совместные действия, маневр. И опять Сергей Васильевич вспомнил объединителя, Емлютина. Прав он, этот самозванец, прав, черт возьми! Нельзя дальше без объединения, нельзя...