Последняя война

— Да пущай идет, что мне, жалко, что ль?

Славка притаился.

— Ну чего, Слава? Иди, тебе говорят.— Мамаша на локтях приподнялась, свесилась головой с печки. Славка подумал, что не отстанет теперь, раз так, видно, уговорились. А может, и не уговорились* Как это можно уговариваться об этом? Затаив дыхание, он все же высвободил ноги из-под ряднины, уперся в ребячью кровать, по^ом спустился наземь. Прошел по холодному полу на носках. Танька завозилась, одеяло приоткрыла.

— Ну, спите,—с явным притворством зевнула мава* ша Сазониха,— а то поздно уже.

Неловко, весь одеревенев отчего-то, Славка забрался под одеяло. Сам он не очень-то сознавал, что делает. Скорее всего он понимал, что делает плохо, и ему не хотелось идти к Таньке, даже было немного про-тпено думать об этом, но что-то все же тянуло его сюда, что-то заставило подчиниться уговорам мамаши Сазонихи.

Он лежал навзничь, чувствуя рядом горячее и тяжелое Танькино тело. Почему-то представил ее одетой, как обычно ходила она днем. Платье на ней чуть не расползается по швам, лицо Танькино тоже налитое все, словно его распирает изнутри. Представил всю ее Славка и уже

ругал себя, что послушался мамашу Сазониху. С другой же стороны, было ужасно неловко вот так просто лежать рядом, едва касаясь ее, к тому же что-то непонятное, превозмогающее неприязнь, тянуло к ней. И Славка повернулся лицом к Таньке и на ощупь, под одеялом, приноровился обнять ее, что ли, коленкой наткнулся на горячие, как огонь, Танькины ноги и такой же горячий и тугой живот. А рука неожиданно нашла сначала одну, потом другую Танькины груди. Обожглась об них. Славка и не думал, что у девки могут быть

такие большие груди, такие упругие и даже

острые. Обожглась рука об них и трусливо соскользнула. Окаменел Славка, не сделал больше ни одного движения, замер в нелепой и неудобной позе. Кровь стучала в висках, лежать было неловко и мучительно, но он, как пытку, переносил все это и не шевелился. Видно, долго, очень долго пролежал так Славка, потому что в конце концоз Танька сказала шепотом:

— Уходи теперь. Уходи от меня.

Славка и рад был, услыхав это, и стыд почувствовал ужасный, и пошевелиться никак не мог, чтобы уйти. Все же решился, вылез из-под одеяла, встал с койки. Было противно и стыдно. Стоя на полу, он подумал и стал одеваться. Когда надел сапоги, мамаша Сазониха вроде только проснулась, спросила:

— Ты чего, Слава?

— Пойду посты проверять. Не запирайтесь.

...На дворе с черного неба сыпался сухой скрипучий снежок. Было морозно и тихо. Шел Славка тропинкой, поскрипывал сухой снег под ногами, успокаивал, хотя стыд никак не проходил. Прямо хоть ночуй в караулке, и только. А завтра? Завтра все равно ведь придется в глаза глядеть и той же Таньке, и той же мамаше Сазо-нихе. Уехать бы отсюда, что ли.

На дороге, соединявшей верхнюю и нижнюю утицы, его окликнули:

— Кто идет?

— Свои,— отозвался Славка.

— Пароль?

— Витек, это ты?—узнал Славка своего приятеля, обрадовался. Витек подошел, баском сказал: «Закурим?»— и стал доставать курево. Закурили, пошли. Витя ухмыльнулся про себя, вспомнил что-то.

— Это минометчик наш, лейтенант, рассказывал про одного, как тот на посту стоял. Кричит: «Стон, где идешь? Пропуск «мушка» знаешь?» — «Знаю». — «Ходи». Только лейтенант с акцентом рассказывал, смешно.

Витек басом засмеялся.

— Смешно,— сказал Славка. От души у него отлегло.

Утром приехал взводный, Арефий Зайцев. Славка встретил его в караулке. Домой он так и не вернулся, спал тут, с ребятами. Доложил Арефию по уставу, тот сел за стол, сказал Славке:

— Садись и давай своими словами.

Славка немного смутился, достал тетрадку, показал Арефию, кого записали в группу самообороны, сказал, сколько выставил постов и в каких местах. Арефий закрыл тетрадку, посмотрел на Славку, спросил:

— Друг-товарищ живой?

— Живой.— Славка позвал Гогу, познакомил с Аре-фием.— Художник, знаменитый будет художник.

— Верно?—спросил Арефий.

— Да, верно,— подтвердил Гога и развел руками: ничего, мол, не поделаешь.

— Ну, что ж, это хорошо,— сказал Арефий, потом громко, чтобы все слышали:—Попрошу выйти покурить во двор.

Оставил Славку и Витю.

— Кузьмичев,— сказал Вите,— ночью пойдешь к своему Марафету, узнаешь, что на станции, не собираются ли немцы на Дебринку. Только гляди, Кузьмичев, осторожно.

— Теперь дело такое,— обратился к Славке Арефий, когда Витя вышел.— Сегодня в ночь пойдем на железку. Голопятовские взорвали там мост... ну, не мост, а этот, водосток, труба такая под насыпью. Получилось, говорят, хорошо. Теперь там немцы порядок наводят, ремонтируют. На них-то и навалиться надо, не дать дорогу восстанавливать. До рассвета надо быть на месте.

Славка похвастал, что у них есть пулемет, пацаны прятали. Предложили взять на железку.

— Да, огня у нас маловато.

Арефий решил пойти тремя санями, половина людей будет из лагеря, половина местных, чтобы привыкали. Со Славкой стали отбирать людей по тетрадке. Когда Славка предложил Гогу, Арефий возразил:

— Может, оставим художника?

— Если я пойду, значит, и он пойдет,— сказал Славка.— Гога обидится, я и так бросил его тут одного.