Последняя война

В правленческом дворе Славка нашел председательские санки, запряг рыжего жеребчика, настелил сена и выехал на улицу. Стоял ясный январский денек. Хотя Славка не замечал, не хотел замечать ни ясного неба, ни чистого зимнего солнца, однако синее небо после долгих пасмурных дней, зимнее солнышко давали о себе знать, они словно бы омывали душу, и ей хотелось жить, надеяться, любить и это зимнее солнце, и это чистое январское небо, нетронутые снега за деревней, дорогу и всю эту неправильную, исковерканную войной жизнь.

Блестела дорога, легко бежал жеребчик, мелькали перед глазами подкованные копыта, забрасывали в передок саней ледяшки, снежную крошку. Вот кончается улица, бреханула собачонка, кинулась под сани, отскочила с лаем, отстала. Впереди сарай, а за ним — открытое поле, сверкающее на солнце белое поле. Славка потянул вожжину, прислушался. Потом оглянулся. Из-за леса на бреющем полете навалился самолет, обдал деревню, белое поле за деревней отвратительным громом. Славка свернул на развилке, не доехав до сарая, и тут гром этот накатился на него так, что голова сама втянулась в плечи, будто боялась, что самолет заденет ее своим гремящим брюхом. Из рева выделился утробный и страшный стук. Ду-ду-ду-ду... Жеребчик вдруг осел на задние ноги, как бы провалился задними ногами, вздернул голову и жутко, по-лошадиному застонал. Из-под него, к саням, стала натекать кровь, намокал кровью укатанный снег. Славка увидел самолет уже в хвост, увидел черную свастику. Стервятник стал крениться на крыло. «Разворачивается»,— подумал Славка. Какая-то сила вибросила его из возка и погнала к сараю. Славка обежал сарай и спрятался под стенкой с другой стороны, прижался к бревнам. Ду-ду-ду-ду... И опять Славка увидел брюхо, потом кабину, потом хвост стервятника, показалось даже, что он разглядел голову летчика в шлеме.

Немец снова пошел на разворот, теперь Славка точно увидел этого гада в шлеме, в очках, различил даже насмешливый рот его. Немец тоже видел Славку и все норовил сыпануть в него очередь крупным калибром — ду-ду-ду. Но Славка все ходил вокруг сарая, увертывался. Немец тоже кружил, разворачивался, приноравливался поймать Славку, секануть его очередью и так снижался, что чуть не задевал крышу.

Сделав несколько кругов, Славка понял, что немец не может поймать его, но нервы были напряжены и ненависть к чужому, незнакомому человеку в первый раз в жизни захватила его так сильно.

Расстреляв весь запас, немец отвалил от сарая и ушел в сторону. А Славка перевел дух и вспомнил того малохольного мотоциклиста, который рвался по Варшавскому шоссе к Москве. «Nach Moskau!» — весело орал тогда мотоциклист. Славка вспомнил, и лицо пи-лота-стервятника слилось с лицом придурковатого мотоциклиста. Как он ненавидел теперь эти поганые морды! Как ненавидел он тех породистых гадов, что сидели за сверкавшими стеклами длинных выхоленных автобусов!

Страшная усталость навалилась на Славку. К саням начали сбегаться партизаны. Они все видели и, как только самолет ушел, сыпанули к саням.

— Во, сволочь, ноги отсек,— сказал кто-то.

С трудом высвободили жеребчикаиз упряжи, на которой висел он, с печалью и надеждой поглядывая большим глазом на людей. Когда выпрягли его, он завалился на бок и опять застонал. Задние ноги его еще держались на красных ремнях кожи, но лежали уже отдельно, на красном снегу. Подошел Арефий.

— Чего глазеете? Пристрелите, чтобы не мучился.

Бухнул тупой выстрел. Жеребчик затих, отмучился.

Возок оттащили назад, привели другую лошадь, и

Славка уехал.

12

11а следующий день пришла Голопятовская группа. Еще шумнее стало в Дебринке. Славка большую часть суток проводил в караулке, на обороне. Обороной считались два места. Одно на верхней улице, в самом конце, обращенном к станции, другое — в последнем дворе нижней улицы, где проходила дорога на станцию. В двух этих точках жили, занимали оборону, дежурили круглосуточно особые группы, во главе со своими командирами, назначенными Арефием. Семьи из этих крайних домиков перешли в глубь деревни и все хозяйство оставили на попечение и присмотр партизан. Кроме этих точек, постовые стояли у караулки, по улицам по-прежнему ходили патрули.

Часто к Славке приходил Саня. Приносил еду — кусок сала с хлебом, яйца, а то молока бутылку. Как-то принес, раздобыл где-то, диски к пулемету, сам же и набил их патронами. Диски лежали теперь в мешке, под лавкой, где стоял Славкин пулемет.

...В ту ночь Славка вернулся с дежурства уже на рассвете. Разделся и сразу уснул мертвым сном. Когда проснулся, подумал, что все время его что-то будило, но разбудить не могло. А будили его тяжелые, резкие, иногда трескучие взрывы, а также стоны и причитания перепуганной мамаши Сазонихи. Ребят и Таньки дома не было, мамаша Сазониха ползала по полу, охала, стонала, причитала, боялась почему-то подняться. Славка смотрел на нее, ничего не понимая. Ему стало смешно, и он хотел было засмеяться, окликнуть старуху, спросить, почему она на полу, но тут резко и сокрушительно треснуло во дворе и на секунду в избе потемнело.