Последняя война

Джендек выбрал целью молодого сотника мергейтов — очень уж хотелось привезти его голову в город и гордо, под завистливым взглядом управителя, бросить на ступени храма Атта-Хаджа. Господин Халаиб струсил и не решился участвовать в вылазке из города, его телохранители тоже. Пусть тогда слава победителя степняков достанется одному Джендек-эмайру! А когда царственный шад со своей многотысячной армией придет мстить мергейтам (не позже чем через седмицу конные лавы Мельсины войдут в Степь, неся на остриях сабель наказание варварскому народу!), Джендек будет обласкан милостью солнцеликого Даманхура. Смелость подданных нравится великим правителям!

Сотник мергейтов — его саккаремец опознал по рыжей лисьей шапке с хвостом и перевязанной какими-то грязными тряпками левой руке — отчего-то был слишком спокоен. В его глазах не мерцал тусклый страх, какой обычно бывает у баранов на бойне. А именно бойню сейчас собирался учинить Джендек-эмайр.

— Атта-Хадж!! — Он направил коня прямо к высокому мергейту, сталь звякнула о сталь — вонючий степняк неплохо владел клинком и отлично держался в седле, хотя левая рука у него почти не действовала и он не мог даже ухватиться ладонью за гриву коня, чтобы сохранять равновесие.

Краем глаза Джендек замечал, как его воины ранили двух мергейтов, как был убит старший сын Мезил-эмайра из отдаленного поместья Эс-За-биб, — что ж, он умер со славой, во имя неколебимого Саккарема и золотого трона шада.

Мергейты начали сдавать — саккаремцы куда лучше, чем степняки, владели искусством клинкового боя, их шамшеры были несколько длиннее узких степных сабель, да и отряд Джендек-эмайра насчитывал куда больше воинов. Еще немного и можно будет с честью уйти обратно к стенам Шехдада, оставив на истоптанной копытами земле залитые кровью трупы нежданных гостей с полуночной равнины.

— Атта-Хадж! — Джендек, обмениваясь ударами с мергейтом-сотником, чувством, присущим лишь воину, понял, что выкрик был не победным и атакующим, а напуганным.

Джендек против своей воли обернулся, расслышав позади злые, каркающие, чужие голоса. Какая ошибка! Мергейты, ушедшие поджигать город, успели на помощь своему предводителю и его немногочисленным охранникам!

На саккаремцев обрушился град сабельных ударов с двух сторон — в лицо и из-за спин. Кольцо в кольце. Неразрывные, намертво замкнувшиеся стальные кольца.

Чтобы спастись, Джендеку нужно было иметь не две руки, а четыре. Младшего брата эмайра, прикрывавшего спину, убили почти сразу, слуга, находившийся по левую руку, раненым упал под копыта лошадей… Джендек отбил прямой рубящий удар, нанесенный каким-то стариком-мер-гейтом, потерявшим в гуще битвы белую четырехугольную шапочку и теперь сверкавшим серебряно-седыми волосами, увязанными в узел на затылке. Новую сине-золотую молнию Джендек не увидел. Достаточно было того, что она вонзилась, промелькнула где-то среди синевы небес и, поразив шею прямо под челюстью, исчезла.

Джендек успел подумать, что молнию сжимала коричневая, загорелая человеческая ладонь.

— Хорошо, Менгу! — Саккаремец, теряя сознание, уже валился из седла на землю, когда вдруг услышал это восклицание. Послышался ликующий ответ:

— Да, Танхой! Мы победили!

Жгучий, белый солнечный свет нежданно померк, тело Джендек-эмайра уже не почувствовало удара о землю.

Саккаремец с удивлением заметил, что темнота, сгустившаяся сразу после удара стальной молнии, расступилась, оставляя место бесчисленным звездам. Под его ногами находилась каменная плита, а сразу за ней над бездонной и мрачной пропастью взлетал, переливаясь оттенками радуги, едва различимый призрачный мост.

"Тоньше волоса и острее лезвия клинка, — вдруг подумалось саккаремцу. Он опустил взгляд и рассмотрел в колеблющемся свете, что посейчас сжимает богатую рукоять меча-шамшера. — Оставить? Меч у меня тяжелый… Нет, не брошу".

Напротив, на другом берегу, возле выложенной золотом и малахитом двери, стоял человек в зеленом халате и тюрбане. Отсюда невозможно было различить его лица, но Джендек прекрасно знал, кого видит.

Он знал, что находится за дверью.

Или думал, что знал.

Джендек-эмайр, некогда подданный солнцели-кого шада Даманхура, не колеблясь, вступил на невидимый мост.

Мост чуть заметно дрогнул, но выдержал.

Фарр атт-Кадир, милостью Незримого владыки и разумением храмового сторожа Ясура внезапно ставший мардибом города, впервые в жизни не нашел, что сказать.

Особенной красивой речи, служившей во славу божества, храмовых воспитанников наставники обучали специально, дабы они впоследствии доносили народу слова Поднебесного и Вечносущего. У Фарра и без того с детства язык был хорошо подвешен, да и несколько лет послушничества не прошли даром. Но сейчас… Многомудрейший Биринджик полагал, что, всячески охраняя учеников от общения с внешним миром, он добьется от мальчишек должного смирения и лучшего понимания вековечных истин, изложенных в Книге Провозвестника, каковой писал ее со слов самого Атта-Хаджа, открывшихся Эль-Харфу многие столетия назад.