Последняя загадка парфюмера

– Это пока они не знать лючший, – сказал Брокар. – А я им показать. После мыла будем работать духи. Хороший духи!

– Про духи я знаю, – кивнул Бурдаков. – Только вот, барин, никак я не могу понять одну вещь.

– Какой вещь? – прищурился на него Брокар.

– Я так разумею, господин Брокар, что запахи должны улетучиваться в воздух. Как же их удержать?

– Правильно разуметь, Алексей, – улыбнулся Брокар. – Для того чтобы держать запах, парфюмер делать специальный фиксатор – мускус или амбра. Они замедлять испарение ароматный смесь.

– А что ж это такое?

– Амбра получаться из внутренности кит. А мускус – из олень-кабарга.

Бурдаков озадаченно поскреб в затылке.

– Живодерская наука, – резюмировал он. – А что, дороги эти вещества?

– Очшень, – кивнул Брокар. – Чтобы брать килограмм мускус, надо губить целое стадо олень.

Бурдаков присвистнул:

– Вот это да! Кто ж нам это стадо пригонит?

– Это мой забота, – улыбнулся Брокар. – Ладно, братцы. Утром будем начинать работа. Надо приходить раньше. И надо спать хорошо – день будет очшень тяжелый.

Следующий день и впрямь оказался очень тяжелым – равно как и последующие. Свое «дело» Брокар открыл в Хамовниках, в Теплом переулке. В большой комнате, которую Генрих гордо именовал «лабораторией», стояла дровяная плита, на ней – несколько чанов, в которых Брокар с помощью своих подручных – Алешки Бурдакова и Герасима – варил мыло. Расходились по домам после заката. А с рассветом снова были на месте. Герасим и Бурдаков нарезали остывшее мыло на куски и шли с ним на улицу – торговать.

Во время обеда Генрих часто мечтал вслух. Он рассказывал Герасиму и Бурдакову о паровой машине, которую он непременно купит, о настоящей лаборатории, в которой родятся его новые неподражаемые ароматы, и даже – чего уж скромничать – об огромной фабрике, которой он будет владеть вместе с Шарлоттой.

Поскольку рассказывал все это Генрих по-французски, Герасим и Бурдаков не понимали ни слова. Однако, видя блуждающую, мечтательную улыбку на губах своего патрона, они считали должным кивать и улыбаться в ответ.

На исходе третьего дня Алеша Бурдаков и Герасим сидели в кабаке и обсуждали свою новую работу. Вернее, Бурдаков обсуждал, а Герасим изредка поддакивал, закусывая очередную порцию водки куском черного хлеба с солью.

– Нам за этого мусью, как за мамкин подол, держаться надо, – говорил Алеша, вращая мутными от выпитого глазами. – Работать мусью умеет и дело свое знает.

– Работать многие можуть, – философски изрек Герасим.

– А ты глаза его видал? – не унимался Бурдаков. – Видал, как он на всех поглядывает?

– Ну?

– Чего «ну», балда?

– А как поглядывает-то?

– Как, как. Как будто весь мир купил и в карман себе положил. Попомни мое слово, борода, далеко шагнет наш мусью. – Бурдаков откусил соленого огурца, подумал, ухмыльнулся и добавил, похрустывая огурцом: – Ежели, конечно, ног по пути не обломает.

– Держись не держись, а на чужом горбу в рай все равно не въедешь, – философски заметил Герасим.

– Это смотря какой горб, – прищурился на него Бурдаков. – Ты пораскинь мозгами-то! А ну как он и правда разбогатеет?

– Хорошо, ежели так. Но нам-то какой с этого прок?

– А такой, что и мы свою денежку отхватим!

Герасим скептически усмехнулся и сказал:

– Это когда ж такое было, чтобы работники за хозяином в гору пошли?

– А я тебе говорю – пойдем! – горячо заверил его Бурдаков. – Мы с тобой свой кусок с барского пирога поимеем, уж попомни мое слово. А ежели нет… – Бурдаков с хрустом сжал пальцы в кулак, и пьяные глаза его еще больше затуманились. – Мы мужики не гордые, можем и сами свое взять. Правильно я говорю, борода?

Герасим ничего не сказал, лишь ухмыльнулся в черную бороду и посыпал горбушку хлеба крупной темноватой солью.

Глава 4

Но темен, мрачен сердца свиток.

В нем скрыты наших чувств черты.

Г. Р. Державин

1

Глеб Корсак, тридцатилетний журналист, предпочитающий называть себя «вольным стрелком», сидел дома и раскладывал на столе пасьянс. Ночные события порядком утомили его, да и утренние не прошли бесследно. На лбу у журналиста темнел синяк. Тело болело так, словно его обработали молотилкой. Нужно было собраться с силами и отвезти картину Пете Давыдову, но, приняв душ, Корсак расслабился и никак не мог заставить себя подняться с кресла. Даже кофе не помог.

Из проигрывателя доносились нежные звуки трубы Джеймса Картера. На столике валялась коробка от диска – труба, выдувающая белоснежную гардению. Чуть ниже надпись – «Гардении для леди Дэй»[10]. Мелодии все больше грустные. Да и настроение у Корсака было соответствующее.

Плюнуть бы на все, отключить телефон и завалиться в постель. Проспать часиков этак двенадцать, а потом слушать музыку, вставая с кресла лишь затем, чтобы смешать очередную порцию коктейля.

Но нужно действовать.

Глеб поднялся с кресла и пошел упаковывать картину. Едва он закончил работу, как в дверь настойчиво позвонили. «Что это за мода у людей пошла – приходить без всякого предупреждения», – недовольно подумал Корсак. Но дверь открыл.