Последняя женская глупость

Они замечательно посидели в этом отделанном голым камнем подвальчике, где все было отлично стилизовано, от картин и фонариков на стенах до кубачинских бокалов, в которых золотилось любимое Риммой «Твиши». И кухня была великолепная, особенно хачапури и кучмачи, а впрочем, и лобио весьма удалось, да и язык в томате – тоже. Вот только с национальной музыкой «Пиросмани» оплошал. Томный долговязый парень с невероятно длинными пальцами весьма хорошо играл на синтезаторе всякие блюзы, а когда он уходил, включали почему-то запись Первого концерта Чайковского для фортепьяно с оркестром. С другой стороны, если весь вечер слушать какую-нибудь лезгинку, можно ведь и одичать, как сказал в конце концов Григорий.

Ночевать пошли к нему – в разоренную Мариной квартиру. Беспорядок здесь царил такой, что Римме стало дурно еще в прихожей. Страшно было даже разуться и ступить на этот замусоренный пол. Тогда Григорий взял ее на руки и унес в свою спальню (уже несколько лет супруги вели вполне самостоятельную жизнь не только днем, но и ночью). В этой комнате Римма, помнится, бывала раза два или три – когда Марина отъезжала на летний отдых в свой любимый Геленджик. Здесь оказалось более-менее прибрано.

Давно Римма так тихо, так спокойно не проводила вечер. Особенно если сравнить его, к примеру, с вечером воскресным! Да и вообще – если вспомнить жуткую нервотрепку, в которой она пребывала последнее время. Ей было так хорошо! «Твиши» и обильная еда явились замечательными транквилизаторами. Наверное, и Первый концерт Чайковского тоже оказал свое благотворное влияние – это вам не какой-нибудь там приснопамятный «Dance me to the end of love»!

Дома Григорию почему-то снова захотелось есть. Он принес из кухни поднос, и, сидя прямо на кровати, они поели сыру, яблок и севрюжки горячего копчения. Потом Григорий все убирал, а Римма в это время рассматривала новые авторучки. Что-то они вместе покупали в Париже, что-то Григорий приобретал в Нижнем, благо теперь в его доме открылся новый потрясающий магазин «Консул», с огромным отделом авторучек. Римма полюбовалась главным сокровищем – перламутровым с черными прожилками «Паркером Дуфолд», покрутила его, разобрала, снова свернула…

– Что за страсть у тебя все раскручивать? – удивился Григорий. – Совершенно мальчишеская черта, между прочим. А ты все-таки девочкой была. В детстве машинки игрушечные не разбирала на колесики-винтики?

– Как ты правильно заметил, я была девочкой, – усмехнулась Римма. – А значит, играла не в машинки, а в куклы. Нет, им я руки-ноги не откручивала, как ты мог подумать. Но у меня была губительная страсть расплетать им косы и мыть головы. Горячей водой с мылом. Представляешь, на что они потом были похожи?

– Теперь я знаю, почему ты так любишь каждый день голову мыть! – Григорий взъерошил ей волосы, которые только после многократного мытья самыми лучшими шампунями начали приходить в себя от пытки темно-рыжим париком.

Не думать. Не вспоминать!

Она сосредоточенно крутила «Паркер Дуфолд».

– Ты что вытворяешь? – возмутился Григорий. – Сокровища ищешь, что ли?

– А почему бы и нет? Почему бы не сделать такой приз покупателям – алмазы в «Паркере»? Недавно видела рекламный щит – дамам рекомендуют покупать какую-то там косметику – якобы в одном из тюбиков могут быть захованы камушки. Как бы выигрыш такой, понимаешь? Очень длинная лапша на уши доверчивых покупательниц.

– Почему ты думаешь, что лапша?

– Да потому, что эта косметика какая-то второ – или даже третьеразрядная. Была бы там реклама «Элизабет Арденн», или «Готино», или «Ланкома», какое-нибудь солидное имя, я бы поверила в эти алмазы.

– Между прочим, не все то золото, что блестит, – усмехнулся Григорий. – Слышала такую поговорку? И какая-нибудь неприметная фирмочка вполне может разориться на такой вот сверкающий приз для своих постоянных покупательниц. Кстати, насчет сверкания. Самые великолепные алмазы, которые я когда-либо в жизни видел, имели весьма неприглядный вид.

– Как это может быть?

– Да так. Блестят ведь бриллианты – то есть обработанные, ограненные камни. А алмазы, особенно когда они еще не очищены и не огранены, особенно алмазы «в рубашке», смотрятся очень невыразительно.

– А где же это ты видел необработанные алмазы? Бывал на копях?

– Нет, не бывал. Я их видел у… у одного человека.

– У какого?

Римма спрашивала без особого любопытства, но она ощущала, что рука Бронникова, мягко поглаживающая ее ногу, становится все более настойчивой, а потому хотела отвлечь его. Хотя бы ненадолго отсрочить ту минуту, когда надо будет лечь с ним в постель и…

Вот странно! Умом она сознавала, что изменила Григорию с Никитой, но глупое, дурацкое сердце этого понимать не хотело: оно уверяло Римму, что нельзя изменять Никите с Григорием, оно болело, оно боялось этой приближающейся ночи, оно суеверно уповало, что если удастся сохранить на своем теле прикосновения любимого, то он вернется по своим старым следам, рано или поздно вернется!