Последняя жертва "Магистра"

Он задавал вопросы, тихо шуршала лента диктофона, записывая мелодичный голосок Алифановой, но Дубравин никак не мог отделаться от мысли, что из-за своей чрезмерной щепетильности актриса все же кое-что не договаривает. Что и в какой мере это важно для следствия, судить была трудно…

С Новосад разговор у майора не получился так, как ему этого хотелось бы. Она была резка и с первых минут дала понять ему, чтобы он не рассчитывал на полную откровенность и взаимность. Видно было также, что Новосад относится к милиции с предубеждением и даже иронией. Это поначалу немного злило старшего оперуполномоченного, но он старался не подавать вида.

Памятуя слова Алифановой о соперничестве Новосад с Ольховской, Дубравин поневоле сравнивал их. Примерно одного роста – чуть выше среднего, прекрасно сложенные, разве что Ольховская немного полнее и с более мягкими, женственными движениями, они отличались разительно. У Ольховской был правильный овал лица с мраморной белизны кожей, а у Новосад лицо удлиненное, смугло-цыганковатое; волосы у первой длинные, светло-русые, с золотым отливом, тогда как на голове второй кудрявились волосы цвета воронова крыла, жгуче-черные, с блеском хорошо полированной стали; у Ольховской глаза зеленели-голубели прозрачным аквамарином, а у Новосад черные точки зрачков, казалось, смыкались с белыми до синевы глазными яблоками и были бездонны, загадочны и быстры. Дубравин про себя охарактеризовал их так: у Ольховской – "добрая" красота, а у Новосад – "злая", хотя понимал, что его "классификация" весьма условна и к делу отношения не имеет.

И все же Новосад ему понравилась. Чем? – трудно было сказать. Может, резкой непримиримостью или остротой суждений, которые она и не пыталась облечь в стереотипные, приемлемые формы, а возможно, и внутренней собранностью, которой явно не хватало Ольховской.

В конце дня, захватив заключение эксперта ЭКО, он пошел на доклад к начальнику ОУР.

Подполковник выглядел уставшим, был не в духе, дело по трем кражам его почему-то мало интересовало, а вот по поводу заявления Ольховской он проявил удивительную дотошность.

– …В заключении ЭКО утешительного мало, – докладывал Дубравин. – На ларце следы пальцев рук Ольховской, ее бабушки, ювелира Крутских и обеих актрис, Алифановой и Новосад. На шкатулке – Ольховской и ее бабушки, Софьи Леопольдовны Шустицкой. На фонарике – Ольховской и еще чьи-то. Замок двери без повреждений.

– Выводы?

– Или кто-то из подруг, или бывший муж, или мы имеем дело с очень предусмотрительным и сведущим в этом занятии человеком.

– Расплывчато. Поконкретнее можно?

– Предполагаю, что и в данном случае поработал тот самый неуловимый вор, который уже обчистил три квартиры.

– Неуловимый по вашей вине, между прочим, – резче обычного сказал Драч, хмуря брови.

– Да, – не стал возражать Дубравин и подумал: "Тебя бы на мое место сейчас… Мол, мы – умы… Можно подумать, что чем выше кресло, тем больше ума…"

– Какие у вас соображения по поводу фонарика?

– Очень загадочная история. И сам фонарик довольно интересная и необычная вещица. Западно-германского производства.

– Даже? Любопытно… Время выпуска удалось установить?

– Фонарик изготовлен три года назад.

– Непонятно, как он мог туда попасть… Мужа Ольховской вы уже опрашивали?

– Сегодня не успел. Но она утверждает, что фонарик не его.

– Проверьте. И, надеюсь, уже приняты меры по выявлению уворованных драгоценностей?

– Конечно. Предупреждены все скупочные пункты и антикварные магазины. Размножены и разосланы описания вещей из ларца.

– А другие каналы?

– Вы имеете в виду барыг?

– Именно.

– Тут нужна ваша помощь…

– Хорошо. Я дам соответствующие указания. У вас все?

– Так точно.

– Тогда вы свободны. И вот еще что… – Драч с силой потер подбородок. – Не нравятся мне в этой истории некоторые моменты. И первый – таинственный фонарик. Если окажется, что Ольховский к нему отношения не имеет, то… Короче говоря, такое впечатление, что можно ждать любых неожиданностей…