Последняя жертва Розы Ветров

– Вот, папа, и все новости. Не знаю, что еще тебе рассказать.

Я подняла лицо, подставив его прохладному ночному ветру. Мне нравилось дышать ветром. С недавних пор я очень ценила саму возможность просто дышать.

Для середины ноября было довольно тепло, так что я не замерзла, хотя просидела на скамейке больше часа. В небе над кладбищем разливалось сумрачное сияние, в котором все ярче проступали маковые точки звезд, путаясь в голых кронах и в легкой дымке городских облаков.

Завтра снега не будет.

Тишину парка изредка нарушал шум одинокой машины, проезжающей по шоссе, но постепенно эти звуки доносились до меня все реже: близилась полночь.

Здесь был абсолютный покой. Тень и свет.

И полное отсутствие людей.

Вот уже два месяца я приходила сюда почти каждый день. Относила свежий цветок на могилу Стива и спешила к папе. Недалеко, на соседнюю аллею, где раскинулись старые вязы. Садилась на скамейку и разговаривала с ним, как раньше, когда он был жив.

Впервые я пришла на кладбище после выписки из больницы, куда меня отвезли, как только я вернулась с острова. Три недели я лежала в палате с окном, выходящим на морг, и смотрела на катафалки и гробы, черные зонты и траурные ленты. Хорошая терапия, что говорить…

Безликие люди в белых халатах, пластиковые трубки, гудящие аппараты слились для меня в один муторный сон, в котором я должна была глотать лекарства, отвечать на бесконечные вопросы, спать и принимать пищу. Я не хотела ни есть, ни лечиться, ни разговаривать, ни двигаться. Ничего не хотела. От всего отказывалась. Смотрела в потолок и молчала. И лишь когда мне пригрозили, что будут кормить меня силой, я сдалась. Но только для того, чтобы меня оставили в покое.

Я вернулась домой, так и не выяснив, от чего меня пытались вылечить, да мне, собственно, было совершенно все равно. Переждав ночь, с утра я вызвала такси и поехала на кладбище Эвергрин, к папе, где не была с его похорон. Теперь я приезжала сюда ежедневно, если только мне не было плохо. Но плохо мне было практически постоянно.

Однажды, это было три недели назад, я наткнулась на могилу Стива. Совершенно случайно, просто свернула на другую дорожку, потому что ту, по которой я обычно шла к папиной могиле, как раз расчищали от снега.

Помню, как, завязав шнурок на ботинке, я выпрямилась и встретила его взгляд. Стив смотрел прямо на меня с фотографии на сером камне, простом, прямоугольном, без лишних слов, только с датами рождения и смерти. Его улыбка была последним, что я увидела перед тем, как потерять сознание, и первым, что я вспомнила, когда очнулась в машине скорой помощи.

Два дня после этого я бредила и изводила бедную миссис Филд постоянными слезами и криками во сне. Меня мучили кошмары, в которых я сгорала заживо, не в силах пошевелиться. Несколько раз мне снилось, как острые черные колья пронзают тело Стива, и я просыпалась в поту, задыхаясь от ужаса. Эти сны чередовались с теми, в которых Ричард снова и снова погибал под каменным завалом, и даже после пробуждения я отчетливо слышала его предсмертные стоны и видела кровь, сочащуюся сквозь камни.

Постепенно я выкарабкалась, и миссис Филд стала реже ко мне заходить, только чтобы принести еду или прибраться. Ночевать со мной ей больше не приходилось. Но это не значит, что я начала спать спокойно. Просто я научилась справляться. Вскидываясь на постели, не кричала, как прежде, а давила в себе стон. Не рыдала в голос, а молча заливалась слезами, сползая с кровати на пол. Не металась на постели, а цепенела, изогнувшись и глядя в потолок, пока у меня не затекали руки и ноги.

И дышала, дышала, дышала…

Можно ли было считать это улучшением моего состояния? Не знаю.

И вот как-то вечером, устав от слез, я оделась и поехала к Стиву на кладбище. Я стояла у его надгробия до тех пор, пока не начала слышать его крики, тихие, затем все громче и громче, и под конец просто оглушающие. Те самые крики, которые разрывали его на части в ту страшную ночь на берегу, у ног обезумевшей ведьмы. И тогда я убежала прочь и не останавливалась, пока голос Стива не ослабел настолько, чтобы позволить мне отнять ладони от ушей и снова начать дышать.

Потом, приходя сюда, я не могла пробыть у могилы Стива дольше нескольких минут. Может, потому, что боялась вновь услышать его боль. Может, потому, что кроме «прости» на ум мне не приходила ни одна фраза. А может, потому, что не могла вынести его улыбки. Такой мальчишеской, такой живой…

Смахнув с ладони нечаянную снежинку, я вынула из букета, который принесла папе, маленький розовый бутон. Странно, он был теплым, словно я только что вышла из цветочного магазина. Стянув вторую варежку, я зажала бутон между ладоней и уткнулась в них лбом.