Последняя

Очки нелепые: громадные стекла, ярко-желтая оправа. Мне кажется, они женские, но кто знает – и какое это имеет значение?

Он передвигает очки себе на макушку, решив их присвоить.

– Спасибо, – говорит он.

Мы выходим из магазина и идем по дороге в северном направлении. Повсюду вокруг пустота, уныние, мусор и неподвижность. Пространство просто огромное. Масштабы подавляют. Не знаю, как отнестись к тому, что у меня разбились очки: стоит ли мне испытывать радость или возмущение. Хотя кто знает – может, я цеплялась бы за этот обман, даже если бы могла видеть. Мозг способен на поразительные подвиги ради самозащиты: это удивительный и ужасный орган. Вряд ли мне когда-нибудь удастся полностью разобраться в тех путаных и сбивавших с толку днях. Я предпочла бы просто их забыть.

Мы с Бреннаном идем пешком, несмотря на то что вокруг полно брошенных машин. Мы идем пешком, потому что машины для этого мира стали слишком громкими: мы без слов уговорились идти пешком… Откуда мне знать: может, на всем свете, кроме меня, уже никто не умеет водить машины.

К вечеру глаза у меня устали и зудят: они отвыкли от контакта, отвыкли видеть. Эти линзы – однодневные. Я бросаю их в костер, и они исчезают.

– Они сильно все меняют? – спрашивает Бреннан, снова ставший размытым пятном.

Я киваю. Закрываю глаза, тру виски. Костер трещит.

– Бреннан, – говорю я, – прости меня. Я не знала, насколько все ужасно. Я не хотела об этом говорить… раньше. Но я прошу у тебя прощения.

– Это потому, что ты не видела? – уточняет он.

Я снова киваю. Я не вру.

– Ты настолько плохо видишь?

Я слышу шорох: он подбрасывает веток в костер. Я жду. Я знаю, что будет дальше: рассказ. Может, про его маму, но скорее про Эйдана. Его брат шел с нами все последние дни.

– Выглядело не так уж страшно, – говорит Бреннан. – Я думал это как… У Эйдана были очки, но он их надевал только за рулем. Больше никогда и не носил.

Он делает паузу. Эйдан как-то забыл очки и поцеловал машину дорожной полиции? Или поехал не в ту сторону по дороге с односторонним движением?

– Майя, – говорит Бреннан громче, – у тебя дома…

– Нет!

Чисто инстинктивно. Не могу, не буду. Он застиг меня врасплох. Я щетинюсь.

– Но…

– Нет! Не хочу об этом говорить!

Даже это чересчур много. Я крепко зажмурила глаза, но даже так картину в памяти не отключишь. Хохол темных волос, упавшее одеяло. У меня готова вырваться угроза уйти от него. Я выскажу ее вслух, даже если это и неправда.

Я чувствую на себе его взгляд.

– Бреннан! Пожалуйста!

Проходит мучительная секунда… и он говорит:

– Ладно.

На следующий день, когда мы идем по дороге, я вижу слева от нас запутавшийся в деревьях громадный парашют. Бреннан кидается вперед, чтобы посмотреть на все первым. Сегодня он уже в третий раз назвал себя «разведчиком». Я вижу, как он останавливается на четкой границе деревьев.

– Что там? – громко спрашиваю я.

– Ящик! – кричит он в ответ. – Огромный!

Когда я подхожу, он уже обходит по кругу громадный пластиковый контейнер, заглядывая в него. Ящик ростом с парнишку.

– Как ты думаешь, что это? – спрашивает он.

– Большой ящик, – говорю я ему.

Он хохочет, но я пока не могу смеяться… и не уверена, что вообще когда-нибудь смогу.

– Но откуда он?

Паренек продолжает кружить, словно щенок, исследующий какой-то запах.

Ящик не прикреплен к парашюту. Купол огромный – больше, чем мне казалось с дороги, – и висит над нами, словно громадное зеленое небо. Стропы лопнули – или обрезаны.

– Его сбросили с самолета, – говорю я, вспоминая инверсионный след, протянувшийся по небу, шум посреди ночи.

– Он пустой! – объявляет Бреннан. Он дергается – кажется, от возбуждения. – Значит, кто-то все из него забрал, так? Тут рядом есть люди?

Я подхожу, чтобы дотронуться до пластикового ящика. Прохладный, гладкий, неживой. Представляю себе мощный реактивный самолет, заполненный не пассажирами, а такими ящиками, возвращающийся обратно пустым.

– Значит, кто-то из уцелевших настолько организован, чтобы организовать для нас, несчастных, план Маршалла[13].

– А что за план Маршалла? – спрашивает Бреннан, уходя с головой в контейнер и рассматривая его потолок.

– Похоже, вы в школе Вторую мировую войну не проходили.

– Нацисты, – возражает он. Его голос даже будит легкое эхо. – Во Второй мировой войне были нацисты.

– Точно. И вообще это не важно, думаю, это вообще не о том.

Ведь план Маршалла – это не то же самое, что берлинский воздушный мост?[14] И это был воздушный мост, а не заброска по воздуху, так что хоть я и считала раньше, что тогда припасы сбрасывали на парашютах, но, наверное, самолеты все-таки приземлялись.

Важно ли это? Может, людей осталось так мало, что исторические имена и названия уже ничего не значат?

Ящик говорит об обратном. Не знаю, какие чувства это у меня вызывает. Надо снова перестроиться, а я устала. Не знаю, сколько во мне осталось возможностей для изменений.

Бреннан высовывает голову из ящика.

– Может, нам их поискать? – спрашивает он. – Я имею в виду тех, кто забрал то, что было в ящике.