Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте, 1944–1945

Пилот, должно быть, «положил» свою машину на верхушки сосен, которые сработали как тормоз, когда крепкие крылья срезали их.

На следующий день пилот, унтер-офицер Кролл, с парашютом под мышкой, хромая, появился в Виллькобле. Это было чудо. Кроме нескольких ушибов и ободранной голени, он не получил никаких повреждений, но шок от пережитого все еще был виден в его измученных глазах.

После тяжелого дня я решил снять напряжение контрастным душем: сначала горячим, потом холодным.

Встряхиваясь, словно мокрая собака, я выпрыгнул из ванны, растерся грубым полотенцем, пока тело не стало красным, как у рака. Бросив взгляд в зеркало, я понял, что выгляжу как старая обезьяна. Придется бриться…

Бодро насвистывая, я достал бритву, разминая при этом, подобно атлету, мышцы ног. Неприлично, что всегда приходится насвистывать песни английских солдат. «Эта длинная дорога в Типперери…»[100] Почему Хермс Ниль[101] не напишет для нас что-нибудь пристойное вместо собрания старомодных, сентиментальных «девичьих»[102] песенок? И эта отвратительная ностальгическая мелодия: «Ich moht zu Fuss na Kolle gahn». Это чертовски глупо, и не только за счет строчки «Выбросите свои доспехи».

«Так, старик, ты выглядишь великолепно».

Я подмигнул фотографии жены. «Тебе должно быть стыдно за саму себя. Ты смотришь по-другому, когда мужчина одет». Я положил фотографию лицом вниз. Женщины всегда осложняют жизнь…

Безветренный вечерний воздух заставил меня почувствовать себя добродетельным. Я хотел лишь праздно лежать перед окном, смотря на зеленый лес и дорогу, ведущую к аэродрому.

Я ощущал себя чистым и невинным, как младенец, после всех этих потных, трудных дневных задач.

Пребывая в созерцательном настроении, я налил себе коньяку и улегся на диван.

Раздался стук в дверь.

– Подождите минуту.

Я проглотил свою выпивку, надел спортивные шорты и белую рубашку с короткими рукавами. Куда этот чертов Макс снова спрятал мои сандалии? Естественно, прямо под кроватью, там, где я не мог добраться до них. Затем я открыл дверь.

– Добрый вечер, Вилли.

Это был Ханнес Мёллер. Мы стали близкими друзьями. У нас была одна родина, и в наших жилах текла одна кровь. Сходство наших характеров только укрепило нашу дружбу, которая обязательно рождается среди тех, кто постоянно сталкивается с опасностью и смертью.

– Чувствуйте себя как дома, Ханнес, – сказал я, подталкивая вперед стул.

– Что вы читаете? Гёте? Вы считаете, что это уместная литература для чтения на войне?

– Смотрите сами. – Я взял книгу из его рук, перевернул страницу или две, пока не нашел то, что хотел. Указывая пальцем на строку, я вернул книгу своему другу. – Здесь, прочитайте это.

И Ханнес Мёллер, смотревший в глаза смерти в сотне «собачьих схваток», начал читать приятным голосом, который можно было услышать, лишь когда он играл на своем излюбленном банджо.

Зазвонил телефон, прерывая чтение.

– Да. Хейлман слушает.

– Это Вайсс. Пойдемте с нами в кафе De la Paix. Мы должны выпить на прощание с Эмилем. Он назначен командиром II./JG26 и уезжает завтра утром.

Тридцать минут спустя я запирал свою дверь.

– Вы идете с нами, Ханнес?

– Если командир не возражает.

Стукнула входная дверь. Снаружи стоял мой «Ситроен». Я запустил двигатель, и яркий желтый спортивный автомобиль, проехав по узким улочкам Малабри,[103] вырвался на широкую автостраду, ведущую к Версалю.

– Вы едете чертовски быстро, – произнес Мёллер, закуривая сигарету. Он прикурил еще одну и вставил ее между моими губами. – Не мчитесь словно проклятый сумасшедший. Вы сейчас не в своем «ящике».

Я резко повернул направо. Мимо скользил сумеречный пейзаж: группы вилл в маленьком сосновом лесу, ухоженные парки и маленькие долины между Сен-Жерменом и Ско,[104] столь типичные для берегов Сены южнее Парижа.

Мы достигли Жюи.[105]

Свернув на узкую асфальтированную дорогу, на которой было невозможно развернуться, мы остановились около нашего любимого места встреч.

Это был великолепный ресторанчик, известный своей кухней, идеальное место для пикников. Из огромного окна в его задней части открывался прекрасный вид на туманную местность внизу – вид на Париж. Тенистый сад был огорожен мощными стальными рельсами, а дальше начинался склон, весь покрытый цветущими дикими розами.

Нас уже ждали. Гастон, который прежде всего был деловым человеком, никогда не произнесшим ни слова о политике, провел нас с подобострастными поклонами через ресторан, в котором сидели только французы, в сад.

– Сюда, мои господа! Пожалуйста!

Было уже поздно. Светлая звездная ночь раскинула свою сверкающую сеть над спящим Парижем. Денежное довольствие «господ», пятисотфранковые банкноты, переходило из рук в руки. Мы не экономили, когда провожали хорошего друга. Это была великолепная прощальная вечеринка, восхитительный, аппетитный hors d'aeuvres, жаркое, клубничный омлет с «Бенедиктином» на десерт, белое бургундское, которое согревало сердце и развязывало язык.