Последние бои Вооруженных Сил Юга России

В августе в двух товарных вагонах нас перебрасывают в Москву. На товарном Рыбинском вокзале видим длиннейшие три состава товарных вагонов, наполовину с открытыми платформами, которые густо усеяны казачьими папахами. Охраны никакой. Бросились к ним. Радостная встреча с однополчанами и станичниками в течение двух дней стоянки. От них мы узнали, что во время десанта из Крыма на Кубань из всех лагерей извлекли всех офицеров, а из станиц — даже всех отставных стариков офицеров и военных чиновников и направляют неизвестно куда. Всех их около 6000 человек. С Кубани вывезли весь офицерский и урядничий состав. Судьба этих шести тысяч ужасна. Их перебросили в Архангельск, а оттуда на баржах вывезли вверх по Северной Двине и всех уничтожили.

В декабре 1920 года в Екатеринбурге в нашу лагерную казарму вошли пять человек в шинелях, в фуражках. Увидев нас в папахах, передний удивленно спросил: «Вы кубанские офицеры?.. Вас еще не расстреляли?»… В ответ на наше недоумение он рассказал: «Мы, офицеры Добровольческой армии, саперы, с Кубани ввезены в Архангельск, с шестью тысячами ваших офицеров. Оттуда их партиями отправляли на баржах вверх по Северной Двине и расстреливали. Возвращаясь назад с баржами, мы видели кровь на полу и на стенах барж, даже мозги, а в щелях стен — жуткие прощальные записки. Уничтожили всех. Нас помиловали и препроводили сюда, в ваш лагерь».

Не этично было спрашивать — почему их помиловали? Догадка наша была такова, что они, как саперные офицеры, видимо, трассировали и руководили работами для рытья братских могил кубанским офицерам, за что и получили вознаграждение — остаться живыми. Видимо, они пережили много при этих сценах казни, так как их лица носили след запуганности и, рассказывая об этом нам, небольшой группе стоявших у дверей, говорили тихо, с оглядкой по сторонам. Мертвым не больно, но нам, современникам и оставшимся в живых, пережившим гибель Кубанской армии, очень больно все это знать.

Н. Бурова [100] МАЙКОПСКИЙ ПАРТИЗАНСКИЙ ОТРЯД [101]

Мы честь свою геройски защищали, многие на Кубани костьми легли, и кровь невинная лилась со всех сторон… Эти воспоминания написаны в телеграфном стиле, так как лишь вспомнишь их — волосы дыбом становятся, мороз по коже пойдет, да и журнал не является сценарием для киносъемок, а читатель может себе представить все жертвы и ужасы белой борьбы против красных.

В ненастную декабрьскую погоду 1919 года мой муж, [102] двое маленьких детей и я на бронепоезде «Мстислав Удалой» отступали от Харькова, с многочисленными остановками, починками разобранного пути, с боями и перестрелками с красными. На столбах, на семафорах раскачивались повешенные. Чья это была расправа и кто болтался на веревках — имена их Господу известны…

Наших спутников беспощадно косил сыпняк, и «Мстислав Удалой» был больше похож на полевой лазарет, чем на бронепоезд. Наконец, докатились мы до ст. Тихорецкая, освободились от мертвецов и сдали в госпиталь больных.

24 декабря днем мы были в Екатеринодаре. Приютил нас в маленькой комнатке, на Базарной улице, гостеприимный грек (Петр Евстафиевич Путандифилидис). Мой муж саблей срубил в парке елочку, украсил ее орденами (их было у него много: две бриллиантовые персидские звезды Льва и Солнца, золотая от Эмира Бухарского, Белый Орел, Владимир II степени с мечами и много, много медалей и младших наград; Георгиевский же крест он всегда носил на себе). Нашлась свечка у соседей (беженцев из Курска — Толмачевых и Цеккерт), И так в последний раз мы отпраздновали Рождество на нашей Родине.

В начале февраля 1920 года Красная армия подходила к Екатеринодару. Дул ледяной норд–ост. Добровольческая армия спешно отступала на Новороссийск. Беженцы и армейские части грузились на открытые платформы, других составов на железной дороге не было. Дети были тяжко больны, немыслимо было их, в жару, везти в таких условиях, и пришлось моему мужу нас оставить и ехать одному.

Доброжелательные греки раздобыли мне греческий паспорт на имя Деспины Карванидис, с уверенностью, что спасут меня от красных. По пятам Добровольческой армии с гиком по улицам Екатеринодара мчалась красная кавалерия; к хвостам лошадей были привязаны офицерские погоны марковцев. Это был жуткий набег дикой орды… Недолго мне удалось быть гречанкой: то ли прислуга, то ли соседи проболтались, и греки мои предупредили, что ночью будет облава, обыски, вылавливание и аресты белых, что лучше поскорее бежать в горы. Закопав ценности и бумаги глубоко в подвале (наверное, они до сих пор там лежат!), на мажаре с детьми и прислугой я уехала из Екатеринодара.

Первая остановка была в Царском Даре, оттуда переехала в Горячий Ключ, где уже встретила казаков и воинские части Добровольческой армии, скрывающиеся от красных. С сожалением покинула этот чудесный уголок земного шара. Я узнала, что сосед — армянин Учунжьянц — является секретным сотрудником особого отдела в Екатеринодаре и послан в Горячий Ключ вылавливать «белых».