Последние бои Вооруженных Сил Юга России

29 февраля. Линейная. В пути. Через час мне идти на дневальство. На дворе темно, как в могиле; воет ветер, пронизывает сырость. Мы все никак не можем доехать до Новороссийска. Вчера была тревожная ночь. Приготовили пулеметы, зарядили винтовки. Кругом орудуют «зеленые». А ночью вышла вода в тендере — и всю почти ночь наливали ведрами воду в паровоз.

Сейчас мы стоим без паровоза на станции Линейная — и сколько будем стоять, одному Богу известно. Наша судьба так же темна, как эта темная ночь. Доедем ли до Новороссийска? Не придется ли на пути погибнуть от «зеленых»? А если и проедем, что предстоит нам дальше? Всего вероятнее, что бронепоезда будут вообще ликвидированы и из нас образуют пехотные части. Только бы не распыляли нас по разным частям и не разлучали бы тех, кто так сроднился друг с другом в дни защиты Батайска и взятия Ростова.

А пока стремлюсь в Новороссийск. Скорее проехать бы, пока не эмигрировали мои друзья. Я, кажется, вычеркнут из списка остающихся в Крымской, и на это у меня есть надежда. Опять увидеть А. В. Маклецова, М. Ю. Берхина, может быть, Петра Рысса — всех тех, кто собирался в Харькове в «Белом Слоне».

2 марта. Новороссийск, 12 часов ночи. Приехали. В Крымской оставили два орудия: «Товарища Ленина» и мою пятидюймовую, которую починили. С надлежащим количеством офицеров и команды эти орудия будут курсировать от Тоннельной и далее, сколько будет возможно, в направлении Тимашевки.

По существу, наш тяжелый бронепоезд превращается в легкий и центр тяжести с орудий переходит на пулеметы, которые у нас до сих пор бездействовали. В тылу придется бороться с шайками «зеленых»; на фронте, который не представляет сплошной линии, с красными. Все это создает большую опасность; так погиб целый ряд наших бронепоездов. И я — ввиду отправления в эту экспедицию нашей пушки — должен был бы попасть в первый наряд. Но мне безумно хочется увидеть моих политических друзей еще раз, может быть, в последний раз в своей жизни. Когда, незадолго до прихода в Крымскую, я был вызван поручиком П. на орудие, где предстояло исправить борты, я не удержался, чтобы не предпринять шаги для некоторой отсрочки.

Должен сознаться, что я испытал сложное чувство. Когда я пришел на пушку и убедился, что по–прежнему легким поворотом рукояток тело орудия послушно поворачивается куда угодно, загорелась прежняя любовь к моей английской леди. Здесь, на этой площадке и в этой кабинке, все так мило и дорого, все полно воспоминаниями о славной защите Батайска… Не хотелось расставаться с этой пушкой, с которой вместе пережил столько дорогих дней. Испросить, чтобы мне дали возможность уехать в Новороссийск, было очень трудно. Кроме того, не хотелось, чтобы подумали, что в эту тяжелую минуту я стремлюсь пробраться в тыл. Но желание видеть моих друзей, которые каждый день могут уехать за границу, оказалось сильнее.

— Кто остается на орудии, вы или поручик Л.? — спросил я поручика П.

— Остается Юрий Осипович, — ответил он, — а я приеду дня через два, ему на смену.

— В таком случае у меня к вам просьба. Вы знаете, как мне необходимо повидаться с моими друзьями, — сказал я ему. — Нельзя ли не включать меня в смену и приехать на позицию вместе с вами?

— Я ничего против этого не возражаю и доложу поручику Л., — отвечал он.

Таким образом, мне дали возможность приехать в Новороссийск. Завтра, вероятно, я увижусь с ними. Если бы только они не успели уехать.

По дороге на одной станции за Крымской меня вызвали из теплушки. Я, к великой моей радости, увидел нашего стипендиата, Бориса Степановича В., или, как мы обычно звали его, Степаныча. Степаныч мой земляк по Вольску — исключительно даровитый человек. С юных лет он проявил особенную любовь к природе и ее исследованию. Когда я держал экзамен на магистра и жил в Харькове в бедной квартире на Панасовке, он снимал у меня комнату, и она вся была полна разного зверья. Профессор Сушкин обратил на него внимание и оставил его при университете. Молодой В. имеет уже несколько печатных трудов по зоологии и подает блестящие надежды. В последний момент он вышел из Харькова в компании нескольких ассистентов и лаборантов. Теперь все они солдаты и несут тяжелый полевой караул между Абинской и Тоннельной по охране от «зеленых». От самого Харькова тащились они пешком, часто неся на себе орудия, и до сих пор им не дали казенного обмундирования. Они обносились до крайности, обтрепались и похожи не на солдат, а на каких‑то разбойников на больших дорогах. Когда наш поезд тронулся, Н., который был при нашем свидании, сказал:

— Какое это безобразие… Конечно, Степаныч жалеет, что ушел из Харькова… — А потом прибавил: — Лучше всего было бы пробраться ему в Тифлис, где его ждет готовое прекрасное место…