Последние часы в Париже

Солнце уже садилось, когда Себастьян с бабушкой бродили по Лувру, и он проникался красотой и гениальностью картин импрессионистов. Он понимал стремление художников запечатлеть игру света. Он тоже рвался к свету и, преисполненный юношеского оптимизма, был уверен в том, что возможности откроются. Просто надо быть готовым ухватить их.

Когда на следующий день они вернулись домой, отец ошарашил его новостью о том, что вступление в гитлерюгенд стало обязательным.

– И каким тебе показался тогда наш город? – Мсье Ле Бользек вернул Себастьяна в настоящее своим, казалось бы, дружелюбным вопросом, но Себастьян чутко уловил особый смысл слова «наш».

– Красивым. Свет в нем другой, не такой, как в Германии.

– Париж – город света. – Мсье Ле Бользек вздохнул. – Такое клише.

– Нет, это не клише. Так оно и было.

– Было? – Мсье Ле Бользек приподнял бровь, и на его губах заиграла полуулыбка.

– Здесь используют белый камень, – продолжил Себастьян. – И от этого все выглядит светлее. В Германии здания темнее.

– Я никогда не был в Германии, – признался книготорговец. – Ну, во всяком случае, за линией фронта. – Он иронически улыбнулся. Конечно, он наверняка сражался на прошлой войне, и вот теперь оказался втянутым в другую бойню. Ему можно было простить даже некоторый цинизм.

– Могу я спросить, где ты научился так бегло говорить по-французски?

– Моя мать – француженка.

Мсье Ле Бользек вскинул бровь.

– А отец – немец?

– Да. Я здесь в качестве переводчика, – поспешил объяснить Себастьян.

– Значит, любитель слов.

– Полагаю, можно и так сказать, но вряд ли эти слова поэтические. – Он выдержал паузу, раздумывая, стоит ли продолжать. – Просто бумажная работа, документы, ничего особо важного. – Он не хотел вдаваться в подробности. Мсье Ле Бользек казался довольно безобидным, но хотя и проявлял некоторую теплоту по отношению к нему, было бы наивно предполагать, что это искренне.

Мсье Ле Бользек резко повернулся и снял с полки еще одну книгу.

– Вот, тебе может понравиться.

Себастьян взял у него книгу и взглянул на обложку. «Портрет Дориана Грея».

– Оскар Уайльд. Он же не французский писатель.

– Нет, он ирландец, но это переведено на французский. Очень интересная книга. Думаю, ты получишь большое удовольствие.

Глава 11

Париж, апрель 1944 года

Себастьян

– Черт! – Капелька крови выступила на щеке Себастьяна. Отводя бритву от подбородка, он наклонился вперед, и край раковины неприятно уперся ему в живот, когда он попробовал получше рассмотреть себя в замызганном зеркале. Белки глаз стали водянисто-желтыми, а радужки – мутно-голубыми, как штормовое море. Он был уверен, что раньше они выглядели ярче. Пробежавшись пальцами по жесткой щетине, он подумал о том, как сильно изменился за последние четыре года. Потерял свой блеск – свою искру, joie de vivre, – как это ни назови. Он уставился в тусклые, невыразительные глаза, вспоминая, как раньше они сияли радостью жизни. Но теперь он слишком много знал о жизни и о себе.

Его мысли вернулись к женщине из книжного магазина. У нее это было – тот самый внутренний свет. С чересчур острыми чертами лица, она не была классической красавицей, но что-то в ней определенно цепляло. Пожалуй, некий вызов, сила воли. И это его заинтриговало.

Он продолжал водить бритвой по подбородку, морщась, когда лезвие царапало жесткую, сухую кожу. С тем бесполезным мылом, что им выдавали, рассчитывать на хорошую пену не приходилось. Кое-как закончив бритье, он набросил рубашку на влажное тело, оделся и вышел из своего гостиничного номера на рю дю Тампль. Хорошо хоть его не разместили где-нибудь в казармах, как остальных солдат вермахта. Он относился к административному персоналу, поэтому имел право на собственную комнату, а в реквизированных гостиницах пустовало много номеров.

Добравшись до служебного кабинета, он поймал себя на том, что ему трудно приступить к работе. Он сидел за столом, уставившись на внушительную стопку писем с доносами, ожидающих перевода на немецкий язык. Пусть не он проводил обыски в домах посреди ночи, вытаскивал детей из постелей или потаенных уголков и заталкивал их в поджидающие грузовики. Пусть не он нажимал на курок. Но он, несомненно, оставался сообщником.

С тяжелым сердцем он взял в руки очередное письмо.

Тем, кого это касается.