Читаем Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 полностью

Шверин фон Крозиг так любит риторику и апострофы[136], так вольно обращается с абстрактными существительными и так склонен слышать шуршание крыльев ангела истории над своей головой, что его рассказ может показаться поэтическим преувеличением. Но у нас есть косвенное подтверждение из другого, независимого источника – одного из секретарей министерства пропаганды[137]. «Я хорошо помню этот день, пятницу 13 апреля, – рассказывает она. – Каждую неделю Геббельс ездил на Восточный фронт обращаться к войскам, возил им сигареты, коньяк и книги. В тот день он был в Кюстрине. Когда он возвращался в Берлин на легковой машине, мы получили известие о смерти президента Рузвельта. Геббельс, как обычно, вернулся из поездки поздно ночью. В тот день Берлин сильно бомбили. Имперская канцелярия и отель «Адлон» горели. Мы встретили Геббельса на крыльце министерства пропаганды. Дежурный сказал ему: «Господин рейхсминистр, умер Рузвельт». Геббельс буквально выпорхнул из машины и застыл, словно в трансе. Я никогда не забуду выражение его лица, освещенного огнем пожара. «Доставайте шампанское, – сказал он, – и давайте позвоним фюреру». Мы пошли в его кабинет и поставили на стол шампанское. Геббельс поговорил с Гитлером по своему личному кабелю, сказав: «Мой фюрер, я поздравляю вас! Рузвельт мертв. Звезды не зря сказали, что во второй половине апреля мы переживем поворотный пункт в нашей истории. Сегодня пятница, 13 апреля. Поворотный момент наступил!» Гитлер что-то ответил, и Геббельс положил трубку. Было видно, что он просто в экстазе»[138].

Любому разумному человеку может показаться невероятным, что в эти последние дни Третьего рейха его руководители всерьез думали, что положение звезд или какая-то пустячная мелочь может их спасти; тем не менее все свидетельства говорят о том, что они действительно так до самого конца и не осознали всю горькую реальность гибели их государства. Отгородившись на двенадцать лет от мира китайской стеной интеллектуальной самодостаточности, они перестали понимать (если вообще когда-нибудь понимали) суть политики, ее идеи и образ мышления других народов. Ни одному из немецких руководителей даже не пришло в голову, что, какие бы разногласия ни скрывались за фасадом Великого союза, все его участники были полны решимости, невзирая на них, как можно скорее нанести полное поражение Германии. Никакие дипломатические переговоры с ней были невозможны до устранения нацистского правительства. Не веря своим глазам, мы читаем о фантастическом отрыве Шелленберга от реальности, о наивных утешениях Шверина фон Крозига, об астрологических упражнениях Геббельса и Гиммлера. В то время, когда армии Востока и Запада почти разрезали Германию пополам, Геббельс все еще твердил о неизбежном и близком конфликте между русскими и англо-американцами (вероятно, по причине исторической необходимости и справедливости) и был уверен, что немецкому правительству остается лишь ждать, когда этот конфликт окончательно созреет и завершится полным разрывом. Но самым поразительным и самым убедительным доказательством существования такого корабля дураков, на котором жили все эти люди, является та энергия, с какой эти обреченные марионетки продолжали цепляться за стремительно съеживавшуюся власть. Преемник Гитлера был неизвестен, хотя официально им продолжал считаться Геринг. Читатель может подумать, что в такой ситуации едва ли находились охотники стать преемниками фюрера. Ничего подобного! Гиммлер считал само собой разумеющимся, что это наследство принадлежит ему по праву, хотя и продолжал морочить голову Шелленбергу, ожидая, когда все произойдет естественным путем. Борман продолжал интриговать и без конца нашептывал на ухо Гитлеру всякие гадости о своих потенциальных соперниках. Геббельс жаждал получить пост министра иностранных дел, сместив Риббентропа[139]. Один только он не участвовал в этих лихорадочных интригах, так как остался без партии и без сторонников, опираясь на которых можно было участвовать в этой игре без правил. Все остальные, яростно грызясь между собой, были единодушны в одном: «Риббентроп должен уйти». Этот крик души дружно издавали Геринг и Гиммлер, Геббельс и Борман, Шпеер, Шелленберг и Шверин фон Крозиг. Незадолго до этого они стройным хором пели об этом требовании самому Гитлеру, но он ответил, что все они недооценивают способности Риббентропа, назвал министра вторым Бисмарком и исполнил его самое заветное желание: в прессе была опубликована фотография: «Министр иностранных дел на фронте»[140].

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное