Последние дни. Павшие кони

Более того, в этих рассказах многое намеренно исключено – пейзаж, контекст, предыстория, история в целом. Сюжеты разворачиваются в опустошенном мире. В стандартной прозе есть невысказанная радость узнавания, когда читатель видит, как персонажи паркуют машины (название бренда и описание приборной доски прилагается), идут по дорожкам мимо анютиных глазок и нарциссов, открывают холодильник и достают пиво (название прилагается), потом проходят мимо кофейного столика и вельветового дивана, чтобы шлепнуться на кресло Barcalounger и включить пультом телевизор. В творчестве Эвенсона всего этого не бывает, разве что в холодильнике лежит отрубленная голова, а вельвет липкий от крови. Ландшафты, населенные Теронами, Аурелями и оторванными от жизни писателями, лишены деталей, словно пустая вселенная, где влюбленная мышь Игнац швыряет кирпичами в голову Крейзи Кэт[2]. С тем же успехом мы могли бы оказаться посреди пустыни. Отсутствуют и другие, более действенные радости традиционных нарративных методов, устанавливающих четкие правила и ожидания. Эвенсону неинтересно писать вещи, где есть страховочная сетка. Пусть мы не всегда знаем об этой читательской привычке, но, когда входим в произведение, начинаем искать глазами просцениум и раздвигающийся занавес. Если же эти привычные и умиротворяющие признаки полностью стерты, мы, читатели, сталкиваемся с тем, что можно назвать плодотворным волнением и беспокойством. Насилие, изображенное в столь тщательной изоляции, с таким отсутствием эмоционального аффекта – что оно нам говорит? И я не имею в виду «говорит» в каком-то расплывчатом философском смысле, я имею в виду, что оно «говорит» {читателю}? Появляется ощущение, что тексты чего-то требуют, но не уточняют, чего. И это ощущение само по себе начинает властно требовать одного: не торопиться с суждениями, оставаться открытым для всех мыслей, которые вызывает процесс чтения.

Прежде чем мы перейдем к «Последним дням», надо отметить еще один факт о ранней и поразительной прозе Эвенсона: это творчество писателя, только набирающего силу. Несмотря на вездесущее нигилистическое отчаяние, его тексты пронизывают атмосфера и ощущение молодости. Этот автор готов попробовать почти все, что приходит ему в голову, – главное, чтобы оно более-менее сходилось с выбранной им эстетикой. Ему нравится разойтись вовсю, и он уверен, что люди с удовольствием станут читать результаты его безумств. Эвенсона искушают эксперименты со сжатием и длительностью. В рассказах встречаются абзацы, по которым видно: как бы серьезно ни относился к ним автор, сколько бы ни ставил на кон даже на простейшем словесном уровне, он сам явно смеялся вслух от удовольствия, когда их писал.

В рассказах, опубликованных в течение шести-семи лет после «Языка Альтмана», как и в более зрелых и выверенных текстах, которые Эвенсон пишет со времен повести «Темные владения» 2002 года, он демонстрирует, подкрепляет и оправдывает веру в работу с крайностями, которая отличала его творчество с самого начала. Роман «Открытый занавес», опубликованный в 2006 году, отталкивается от психического расстройства персонажа, чтобы довести роман до поразительно смелой и безрассудной экстремальности повествования – единственный случай на моей памяти, когда роман останавливается на месте и ставит под сомнение собственные базовые компоненты. Это великолепно. Это поражает. Это захватывает дух. Стоило мне его прочесть, как я понял, что украду такой прием, и украл для романа, что сейчас разложен на моем верстаке/операционном столе, где с трудом бьется маленькое сердечко, пока кишки корчатся под редакторскими отвертками.

Подобную экстремальность излучает каждое слово «Последних дней», хотя ее не так просто заметить из-за странного серьезного тона. Это роман из двух повестей, сросшихся бедром. Где кончается одна, начинается другая – и вот мы уже в новом художественном теле, которое отлично помнит все, что происходило в теле только что оставленном. Повествовательная манера ловко перенимает те же жесты – то есть, от минимальных до отсутствующих, – и ту же цель – внедрить хард-бойлд детектив в пространство Эвенсона, где все позы, приемы и ожидания жанра опрокидываются, игнорируются и подвергаются насмешкам с самым бесстрастным лицом, которое только можно представить.