Последние дни. Павшие кони

Кляйн видел, что он в больничной койке, но далеко не в больнице. Скорее в какой-то старомодной гостиной: толстые парчовые шторы, большое пианино, паркет в елочку.

На стене напротив него висели две картины: они, несмотря на позолоченные рамы, заметно выбивались из ансамбля. Одна была простым портретом мужчины, только вместо лица у него зияла розовая конусообразная дыра. На второй, в серо-бурых тонах, был изображен мужчина в кожаной шапке, с ампутированной ниже бедра ногой. Одной руки у него практически не было, вторую то ли частично отрезали, то ли ее скрывала перевязка. Человек был то ли слеп, то ли закатил глаза. То ли пел, то ли кричал – Кляйн не понимал. Рядом в луже крови лежала женщина, наполовину скрытая полотняным мешком.

Кляйн вдруг осознал, что блондин пристально, чуть ли не с жадностью наблюдает за ним. Кляйн слегка повернул голову, чтобы ответить на взгляд. Незнакомец даже не моргнул.

– Какую предпочитаете? – спросил он с легкой улыбкой, показывая на картины.

– А какая разница? – спросил Кляйн.

Блондин сразу прекратил улыбаться:

– Ну конечно, разница есть.

– Это проверка?

– Какая еще проверка? Это просто вопрос вкуса.

– А если я скажу, что мне нравятся обе?

– А вам нравятся обе? Совершенно одинаково?

– Что я здесь делаю? – спросил Кляйн. – Что происходит?

– Где же мои манеры? – сказал блондин. Потянулся, словно хотел положить руку на единственную ладонь Кляйна, но лишь слегка толкнул его культей. – Вы с нами, – сказал он заговорщицки. – Поверьте, здесь вы в безопасности.

– Ты кто?

– Зовите меня Павлом.

– Ты хочешь меня убить, Павел?

– Какая странная мысль.

– Сколько я уже здесь?

Павел пожал плечами:

– Несколько дней.

– Где – здесь? – спросил Кляйн.

Павел улыбнулся:

– Об этом сейчас переживать незачем.

– Но… – начал Кляйн.

– Никаких «но». – Павел встал и перешел к двери. – Вы еще далеки от выздоровления. Лежите. Постарайтесь уснуть.

Но уснуть Кляйн не мог. Лежал в койке, таращился на две картины: слева – точную и стерильную, справа – в светотени, словно автор подражал безумному голландскому мастеру. Свет из-за окон слегка сдвинулся, прополз по стенам, потом исчез. Окна медленно потемнели, стали матовыми, комнату освещала единственная лампа сбоку, у кресла с подголовником, где раньше сидел Павел. Теперь картины было не разобрать – свет отражался от краски и переливался бериллами, скрывая изображение.

В полумраке Кляйн занервничал. Медленно сел. Голова ныла, но не так, как в больнице. Когда он двигал плечом, то все еще чувствовал давление в глазу, но не более. Ноги болели и работали нехотя, но через миг он все же сумел вытащить их из койки и встать.

Почти тут же, рядом, оказался блондин, слегка коснулся его локтя. Кляйн даже не понял, откуда тот взялся, – явно не из двери. Может быть, из-за штор?

– Вам надо отдохнуть, – сказал блондин успокаивающим голосом. – Незачем вскакивать.

Это не тот человек, что раньше, вдруг понял Кляйн, – не Павел, хотя и очень похожий. Этот был с тяжелым лицом, невысокий.

– Что вам нужно? – спросил Кляйн.

– Вы что-то хотели? – спросил мужчина. – Если скажете, что вы хотите, я сделаю всё в возможное, чтобы достать это для вас.

– Где Павел?

– Я Павел.

– Так звали другого человека, – сказал Кляйн. – Ты не Павел.

– Мы все – Павлы, – ответил мужчина. Легонько коснулся груди Кляйна, подтолкнул на койку. – Прошу, прошу, отдыхайте.

Кляйн позволил второму Павлу уложить себя в постель, поднял сперва одну ногу, потом вторую, пока не лег так же, как раньше, в полумраке, глядя на расплывчатые формы картин. Павел прошел за кровать и скрылся из вида.

Подъем с кровати, даже короткий, как будто совершенно измотал Кляйна. Возможно, Павел – второй Павел – был прав.

Наутро его разбудил третий блондин, тоже без правой руки. Он вошел в дверь, поднос опасно балансировал на его культе. Незнакомец поставил его на прикроватный столик, помог Кляйну сесть, потом переставил поднос на его колени. В маленьких серебряных мисочках лежали фрукты, вареное яйцо и толстые куски бекона. По уголкам подноса располагались треугольнички тостов, словно украшение, а еще стояли стакан молока и стакан апельсинового сока.

Кляйн взял яйцо. Откусил, взглянул на мучнистый желток вкрутую. Блондин одобрительно пробормотал.

– Что такое? – спросил Кляйн. Приглядевшись к мужчине, он понял, что волосы у того были светлыми не от природы. Их покрасили.

– Я так и знал, что вы сперва возьмете яйцо.

– Правда?

Мужчина кивнул и улыбнулся.

– У вас тут что, сплошные проверки? – сказал Кляйн.

Улыбка мужчины потухла:

– Я не хотел вас обидеть. Мне бы в голову не пришло вас проверять, дорогой друг Кляйн.

Кляйн буркнул, засунул остатки яйца в рот, прожевал и спросил:

– Как тебя зовут?

– Я Павел.

– Неправда.

– Мы все Павлы, – ответил мужчина.

Кляйн покачал головой:

– Вы не можете все быть Павлами.

– Почему? – спросил мужчина. – Это урок?

– Урок? – сказал Кляйн. – Это что еще значит?

– Мне это записать?

– Что записать?

– «Вы не можете все быть Павлами». И все, что сходит с ваших уст.

– Нет. – Кляйн чувствовал, как внутри него растет странный ужас. – Не надо ничего за мной записывать.