Последние дни Помпеи

Мне нравилось, что она предается развлечениям и роскоши этого разгульного города. Заметь, Калений! Мне хотелось раздражить, утомить ее душу! Она была чересчур чиста, чтобы воспринять то дыхание, которое должно, по моим желаниям, не только коснуться, но и глубоко въесться в это чистое зеркало. Я хотел нарочно окружить ее поклонниками – пустыми, пошлыми, легкомысленными (по натуре своей она должна презирать их) для того, чтобы она ощутила потребность в истинной любви. И тогда, в промежутки утомления, всегда следующего за возбуждением, я могу действовать на нее своими чарами, внушить ей интерес, пробудить в ней страсть, овладеть ее сердцем. Не молодость, не красота, не веселье способны привлечь Иону. Надо поразить ее воображение, а вся жизнь Арбака была постоянным торжеством над людским воображением.

– И ты не боишься соперников? Итальянские франты большие мастера в искусстве нравиться.

– Никого не боюсь! Душа гречанки презирает варваров римлян. Она возненавидела бы самое себя, если б допустила даже мысль увлечься одним из сынов этой породы выскочек.

– Но ведь ты египтянин, а не грек!

– Египет, – возразил Арбак, – мать Афин. Их покровительница, Минерва, – наше божество. Основатель их Кекропс был выходцем из Египта. Этому я всегда учил Иону В моей крови она почитает древнейшую династию на земле. Однако я должен сознаться, что за последнее время в душу мою закралось тревожное подозрение. Она стала молчаливее обыкновенного. Она склонна к меланхолии и к тихой, грустной музыке, она часто вздыхает без всякой видимой причины. Быть может, это начало увлечения, если только не простая потребность в любви. В обоих случаях пора мне начать действовать на ее сердце и воображение: в первом случае, чтобы обратить на себя источник любви, а во втором – чтобы пробудить эту любовь. Вот почему я подумал о тебе.

– Но чем же могу я помочь?

– Я намерен пригласить ее на пир к себе в дом: мне хочется ослепить, поразить ее, воспламенить ее чувства. Надо прибегнуть к нашему искусству, к тому искусству, при помощи которого Египет соблазняет новопосвященных. И под покровом религиозных тайн я хочу раскрыть ей тайны любви.

– Ага, понимаю! Ты хочешь устроить одно из тех сладострастных пиршеств, на которых присутствовали в твоем доме и мы, жрецы Исиды, несмотря на свои страшные клятвы об умерщвлении плоти.

– Нет, нет! Неужели ты мог думать, что ее чистый взор уже способен видеть подобные зрелища? Нет. Прежде всего надо обольстить ее брата… задача более легкая. Выслушай хорошенько мои инструкции.

V. Опять о цветочнице. – Успехи любви

Солнце весело освещало красивую комнату в доме Главка, названную после раскопок «комнатой Леды». Утренние лучи проникали сквозь мелкие оконца в верхней части комнаты и в дверь, выходившую в сад: последний играл такую же роль у жителей южных городов, как у нас теплицы и оранжереи. Размеры его были настолько малы, что он не годился для прогулок, но наполнявшие его разнообразные и благоухающие растения делали его любимым, роскошным местом отдохновения для жителей жаркого климата, склонных к лени и праздности. Легкий ветерок с соседнего моря доносил из сада ароматы в красивую комнату, стены которой соперничали в ярких красках с самыми роскошными цветами. Кроме лучшего перла в ее убранстве – картины Леды и Тиндара, прочие стены украшались также картинами замечательной красоты. На одной из них был изображен Купидон, приютившийся на коленях у Венеры. На другой – Ариадна, спящая на берегу моря, не подозревая измены Тезея. Весело играли солнечные лучи на мозаичном полу и на блестящих стенах, но еще радостнее было на душе у юного Главка.

– Итак, я увидал ее, – говорил он сам с собою, расхаживая взад и вперед по небольшой комнате, – я слышал ее, я говорил с ней, я насладился дивной музыкой ее голоса, и она воспевала славу Греции. Наконец-то я нашел давно желанный кумир моих грез! И, подобно кипрскому ваятелю, я вдохнул жизнь в создание своей мечты.

Долго продолжался бы страстный монолог влюбленного, но в эту минуту чья-то тень мелькнула на пороге, и уединение Главка было нарушено появлением молодой девушки, по летам почти ребенка. Она была одета в простую белую тунику, ниспадавшую от шеи до щиколоток. В одной руке она держала корзину с цветами, а в другой – бронзовую вазу с водой. Черты ее лица были сложившиеся не по возрасту, тем не менее мягкие, женственные. Неправильные сами по себе, они казались красивыми, благодаря необыкновенной прелести выражения. В ее лице было что-то неизъяснимо трогательное, оно привлекало выражением кроткого терпения. Черта затаенной грусти согнала улыбку с ее уст. Что-то нерешительное и робкое в походке и несколько блуждающий взор очей заставлял подозревать недуг, которым она страдала с детства: она была слепа, но в самих глазах ее не было заметно никакого недостатка – они сияли меланхолическим, матовым блеском, чистым и безоблачным.

– Мне сказали, что Главк здесь, – могу я войти? – спросила она.