Последние дни Помпеи

– Ах, если бы ты послушал Олинтия! – вздохнул старик, все более и более убеждаясь в душевной добродетели сына, но тем не менее твердо уверенный в преступности его намерений.

– Я готов слушать кого угодно, – отвечал гладиатор весело, – но лишь тогда, когда ты перестанешь быть рабом. Под твоим собственным кровом, отец, ты можешь хоть целый день ломать себе голову над вашими учениями и даже всю ночь, если это тебе доставляет удовольствие. Ах, какое местечко я для тебя высмотрел! Это одна из бесчисленных лавок старой Юлии Феликс, на солнечном месте города – грейся себе на солнышке у дверей весь день-деньской, я же буду торговать маслом и вином для тебя, батюшка! А там, смотришь, если угодно Венере, у тебя появится дочь, которая будет ухаживать за твоей старостью, и ты услышишь веселые, звонкие голоса своих внучат. О, как мы будем счастливы, – и все это купится на мой приз! Будь веселее! Ободрись, батюшка! Однако мне пора уходить, уже поздно, ланиста ждет меня. Прошу твоего благословения!

С этими словами Лидон выходил из темной каморки отца. Оживленно беседуя, оба остановились на том самом месте, где мы застали привратника в начале этой главы.

– Да благословит тебя Бог, мой дорогой мальчик! – проговорил Медон с жаром. – И пусть Всевышний, читающий в сердцах людских, увидит твое благородство и простит тебе твое заблуждение!

Высокая фигура гладиатора быстро промелькнула по дорожке. Глаза старого раба следили за его легкой, величавой походкой, покуда он не скрылся из вида. Затем старик тяжело опустился на ступени и потупил глаза в землю. Он сидел неподвижно и безмолвно, словно каменный. Сердце его… Но кто может в наше более счастливое, спокойное время, составить себе понятие о борьбе и треволнениях этого сердца?

– Можно войти? – послышался вдруг чей-то тихий голос. – Дома твоя госпожа, благородная Юлия?

Раб машинально кивнул головой, приглашая посетительницу войти в дом, но она не могла видеть этого жеста и робко повторила свой вопрос, более громким голосом.

– Ведь я уже сказал тебе, что можно! – проговорил раб раздражительно. – Войди!

– Благодарю, – отвечала гостья жалобно. Раб, тронутый этим тоном, взглянул на нее и узнал слепую цветочницу.

Горе способно сочувствовать тяжелому недугу. Старик встал, проводил девушку до ближней лестницы, ведущей вниз, в покои Юлии, и, позвав рабыню, поручил ей слепую девушку.

VII. Уборная помпейской красавицы. – Многозначительный разговор между Юлией и Нидией

Красавица Юлия сидела в своей комнате, окруженная рабынями. Уборная была мала, как и смежный кубикулум, однако гораздо просторнее обыкновенных спален, даже в самых богатых жилищах, которые были так миниатюрны, что те, кто не видел этих комнат, не может составить себе понятия о тех крошечных голубиных гнездах, где помпейцы считали удобным проводить ночь. Но в сущности постель у древних вовсе не была такой важной и массивной принадлежностью, как у нас. Их ложе было не что иное, как очень узкая, небольшая кушетка, достаточно легкая, чтобы сам владелец мог без труда переносить ее с места на место. Без сомнения, она и передвигалась из комнаты в комнату, смотря по прихоти хозяина и временам года, так как та часть дома, где обитатели проводили известные месяцы, в другие месяцы, напротив, пустовала. У итальянцев этой эпохи было странное, причудливое отвращение к яркому дневному свету. Их темноватые комнаты, плохое освещение которых с первого взгляда можно было бы приписать неумелости архитектора, в действительности нарочно устраивались так. Только в своих портиках и садах древние наслаждались солнцем, когда это нравилось их изнеженному вкусу. Внутри же домов они искали прохлады и тени.

В это время года покои Юлии помещались в нижнем этаже, как раз под парадными комнатами, и выходили в сад на одном уровне с ним. Одна только широкая стеклянная дверь пропускала лучи утреннего солнца: однако глаза красавицы настолько привыкли к потемкам, что могли различать, какие именно цвета ей более всего к лицу – какой оттенок нежных румян придает больше блеска ее черным глазами и больше юношеской свежести ее щекам.