Последние дни Российской империи. Том 2

Карпов пошёл вниз. На улице валялись трупы австрийских солдат. Наши уже были подобраны, австрийцы лежали, утонувши в глубокой грязи. Карпов невольно вздрогнул, когда увидел совсем подле тропинки убитого австрийца. На него в свалке боя наступали и его совершенно затоптали в грязь. Шинель, руки, ноги — всё было сровнено с землёю, и только лицо, белое, обросшее небольшою холёною бородкой, торчало из земли и ветер тихо шевелил волосами бороды. Чем ближе к реке, тем чаще посвистывали пули и тем больше лежало затоптанных в грязь людей. Здесь между австрийцами в их сизых шинелях стали попадаться и серые шинели наших солдат.

За костёлом была большая площадь, прикрытая его стенами. Она была наполнена толпою австрийских пленных. Они стояли покорным стадом, хмурые и скучные и тихо переговаривались между собою. Русский офицер, молодой, красивый, высокий, в солдатской шинели с помятыми и выцветшими золотыми погонами считал их, переталкивая с одного края площади на другой. Лицо у него было усталое, измученное, но счастливое.

— Тысяча восемьсот два, восемьсот три, восемьсот четыре, — говорил он, толкая людей, как вещи, и искоса поглядывая на подходившего Карпова.

— Скажите, поручик, где командир Зарайского полка? — спросил его Карпов.

— Тысяча восемьсот пять, восемьсот шесть, восемьсот семь, — продолжал тот считать. — Какова добычка, господин полковник, — я думаю больше двух тысяч будет. Кабы не все три. Здесь и сдались, как мы ворвались. Бригадного генерала взяли, двух полковников, майора, восемь-десять офицеров, шестнадцать пулемётов. Командира полка вам надо? Полковника Дормана? Он сейчас только прошёл вон в ту хату, видите большой каменный дом, откуда солдат вышел… Тысяча восемьсот восемь, восемьсот девять — ну, пошёл, раззява, к тем, чего топчешься, — крикнул он на австрийского солдата, замявшегося и не знавшего куда ему податься.

Карпов направился по указанному ему направлению. Вечерело. Румяное солнце спускалось за горизонт, и наверху уже отчётливо проступала большая бледная луна. Пули свистали редко, артиллерийский огонь смолкал.

XXXIX

Дом, в который вошёл Карпов, принадлежал зажиточному еврею. Из сеней Карпов попал в большую, очень чистую кухню с плитой, обложенной белыми изразцами. На плите готовился ужин. Молодая смуглая черноволосая еврейка суетилась возле плиты. В углу сидели старая еврейка и еврей с чёрной бородой, тревожно следивший за молодой еврейкой.

С потолка на толстой проволоке спускалась большая медная керосиновая лампа.

За двумя столами, стоявшими у окон, сидели офицеры и солдаты. На ближайшем к двери, в кожаной сумке был поставлен полевой телефон, и солдат с серым землистым лицом и злыми глазами непрерывно кричал:

— Терехов! Терехов, ты, что ль? Чего ж молчишь? А? Шестнадцатая отвечает, а?.. С пятнадцатой порвана связь? Надо наладить. Командир спрашивал… Второй батальон где?

Два солдата сидели на полу на разостланной шинели и из котелка ели какую-то серую мутную жидкость, и громко чавкали. Тут же за столом сидели ещё два солдата и писали под диктовку очень худого и длинного офицера в кителе с аксельбантами.

— «Ровно в восемь часов утра я передал приказание первому и второму батальонам броситься в атаку», — говорил он, глядя на записку. — Пётр Степанович, поступило от первого батальона сведение о потерях?

Тот, кого назвали Петром Степановичем, сидел в группе других офицеров за вторым столом и пил мутный чай.

— Нет ещё, — отвечал он, с трудом прожёвывая кусок хлеба с маслом.

— Господа, мне чаю оставьте. Пётр Степанович, намажь мне кусок хлеба, Да вот им тоже, — он кивнул на писарей. — Написали, что ль?.. Батальонам броситься в атаку…

При входе Карпова все встали.

— Вам кого, господин полковник? — спросил адьютант.

— Командира Зарайского полка, — отвечал Карпов.

— Он рядом в комнате, пожалуйте.

адьютант раскрыл дверь, и Карпов попал в небольшую, жарко натопленную комнату, убранную, как гостиная. На стенах вместо картин висели большие красивые плакаты «Hamburg-Amerika-Linie». Все кресла были заняты офицерами, кто в кителе, кто в солдатской шинели, кто в пальто мирного времени серо-синего сукна, все при амуниции. Несколько офицеров стояли у комода. На столе горела под синим стеклянным абажуром лампа, стояли в беспорядке тарелки с остатками жареных кур, хлебом и колбасой и стаканы с мутным бледным чаем.

На диване сидел плотный, среднего роста человек с большим, пухлым, обветренным, загорелым, бритым лицом, на котором торчали грубые стриженые усы. Он весело сверкал маленькими узкими глазами и оживлённо говорил.

— Прежде всего, господа, надо накормить солдат. За кухнями послали?

— Послали, — отвечал из угла молодой офицер с бледным лицом, на котором, как угли, горели тёмные воспалённые глаза.

— А, полковник, здравствуйте! Вас напрасно потревожили. Но это уже штаб корпуса. Не моя вина. Не моя-с. Им там, в прекрасном далеке, все кажется очень легко и просто. И не легко это и не просто. Мы только заняли Новый Корчин, ну а теперь пойдёт работа тихой сапой. Попотеть придётся немало. Зато, надеюсь, также бескровно.