Последние дни Сталина

На следующий день сотни рабочих вышли на улицы, подняв транспаранты и реквизировав грузовики с громкоговорителями и велосипеды. Они хотели, чтобы об их акциях узнало как можно больше людей. Вскоре к их колонне, двигавшейся по аллее Сталина и другим центральным улицам, присоединились тысячи других рабочих. Через несколько часов беспорядки охватили все строительные площадки. По случайному совпадению в тот самый день проходило еженедельное заседание Политбюро СЕПГ, на котором обсуждался вопрос о реализации «Нового курса» и его политических последствиях. Потребовалось несколько часов дебатов, прежде чем взволнованный неожиданным неповиновением Ульбрихт смирился и дал согласие на отмену новых трудовых нормативов. Власти выпустили длинное, тщательно составленное заявление, в котором признавали, что «административное повышение норм выработки было ошибкой, поскольку такое решение должно приниматься только путем убеждения и с добровольного согласия». Теперь рабочим предстояло «сплотиться вокруг партии… и сорвать маски с провокаторов, пытающихся посеять раздор и смятение в рядах рабочего класса»[449]. Но трудящиеся, от имени которых якобы правил режим, не собирались подчиняться.

Лозунги демонстрантов все больше становились политическими, включая требование свободных выборов. Уверенные в своих силах и полные отчаянной решимости, они оставались на улицах до позднего вечера. Как писала The New York Times, «на бесчисленных перекрестках толпились десятки, а то и несколько сотен человек и слушали, как спорят друг с другом диссиденты и лоялисты»[450]. Поскольку власти не собирались идти на переговоры, отдельные рабочие призывали на следующий день устроить в центре Восточного Берлина всеобщую забастовку. Хотя контролируемая американцами радиостанция РИАС (Rundfunk im amerikanischen Sektor — Радио в американском секторе), бывшая очень популярной среди восточных берлинцев[451], коротко сообщила об этом призыве, даже эти сдержанные «упоминания были удалены из всех последующих выпусков новостей по требованию американских властей, которые настаивали на том, чтобы из передач РИАС было исключено все, что может спровоцировать забастовки или демонстрации», — писал Арнульф Баринг в своем подробном рассказе о восстании[452]. Западные официальные лица предпочли занять осторожную и сдержанную позицию. По крайней мере 16 июня рабочие сами, используя реквизированный ими грузовик с громкоговорителем, оповестили население о запланированной на следующий день демонстрации.

Итак, 17 июня десятки тысяч людей заняли главные проспекты и площади города. За шесть недель до этих событий, во время празднования Первомая, полмиллиона якобы преданных партии рабочих прошли парадом по Маркс-Энгельс-плац, своего рода Красной площади Восточного Берлина, восторженно приветствуя руководителей правительства ГДР и советского генерала Василия Чуйкова. Теперь собравшиеся выдвигали откровенно политические требования, призывая к свободным общегерманским выборам и освобождению уже задержанных протестующих. Они атаковали символы коммунистической власти, включая портреты и статуи лидеров СЕПГ и СССР. Собравшаяся возле Дома министерств (резиденции правительства) 25-тысячная толпа угрожала захватом главной штаб-квартиры режима, что потребовало вмешательства советских войск с танками и другой бронетехникой. Они взяли здание под охрану. Было объявлено военное положение и сооружено заграждение, отделяющее Восточный Берлин от западных секторов города. Несмотря на все эти меры, в некоторых районах города произошли столкновения между демонстрантами и подразделениями Красной армии и полиции ГДР.