При моём первом посещении Ипатьевского дома (апрель 1919 г.) этаж, ранее занятый Романовыми, был ещё отведён под штаб чешского генерала, перешедшего на русскую службу. Гайда уже не жил в комнате Царя; он один занимал большой дом в городе, но его подчинённые, следуя его примеру, открыто насмехались над судебными властями, портили комнаты, срывали обои и т. д.
По приказанию адмирала Колчака этой неприличной шутке был положен конец.
Колчаковские министры, избранные из среды прежних сотрудников Директории, весьма мало интересовались вопросом монархии и налагали на судебное следствие свой политический отпечаток. Министр юстиции, бывший петербургский адвокат, сосланный в Сибирь, оказывал давление на следствие. Он сам в этом признался письменно. Вот его заявление, сделанное представителю Еврейского Объединения («Alliance Israelite»):
«Военные», о которых говорит Старынкевич, не кто иной, как один генерал Дитерихс, в то время командовавший Уральским фронтом. Именно М. К. Дитерихс настаивал на передаче дела в другие руки. Адмирал Колчак, разделяя взгляды Дитерихса, дал ему особые полномочия (2/15 января 1919 года, после оставления Дитерихсом должности Главнокомандующего фронтом), в силу которых Дитерихс взял всё производство и вещественные доказательства в свои руки, предоставляя Сергееву продолжать следствие (до назначения нового следователя). Время и обстановка были особенными, исключительными, требовались исключительные законоположения. Понял это Сергеев и подчинился, основываясь на приказе Верховного правителя от 2 (15) января, имеющем, по его выражению, силу особого закона. На доставку царских, чисто семейных вещей во Владивосток для передачи английскому королю М. К. Дитерихс получил другой приказ от Верховного правителя. Уезжая из Омска, он выделил вещественные доказательства и передал нужные для дела только что назначенному с его, Дитерихса, согласия Н. А. Соколову. Затем на ведение раскопок у рудника М. К. Дитерихс получил новые полномочия от Верховного правителя.
Живя в продолжение многих месяцев в постоянном единении с Дитерихсом и Соколовым, могу свидетельствовать о том, что расследование Царского дела велось ими сообща. Это и понятно: без Дитерихса дело осталось бы в руках Сергеева и не попало бы вовсе в руки Соколова. Вообще Царское дело распадалось на три части: 1) само убийство, 2) судьба трупов и 3) политическая обстановка. По всем трём пунктам роль М. К. Дитерихса в выяснении истины огромна, в розысках и обнаружении останков жертв Екатеринбургского убийства его роль оказалась совершенно исключительной, решающей. При всём этом, М. К. Дитерихс нисколько не нарушал полной свободы действий Н. А. Соколова – напротив, он ему во всём оказывал ценнейшее содействие. Когда Соколову пришлось ехать по делу из Омска, ему был выдан от Верховного правителя особый охранный лист. Это понятно, но этот документ нисколько не менял отношения к делу М. К. Дитерихса.
Помню, в Харбине, когда Н. А. Соколов просил меня выручить его из тяжёлого и опасного положения – увезти его за границу, ему пришлось убеждать генерала Дитерихса отправить в Европу само делопроизводство; таким образом, он сам подчинялся Дитерихсу в этом вопросе, основываясь на полномочиях, полученных М. К. Дитерихсом от адмирала Колчака. Этим фактом нисколько не уменьшается роль и огромная заслуга Соколова в ведении следствия.
Соколов, генерал Лохвицкий и я долго убеждали генерала Дитерихса согласиться на отправку дела в Европу.
Он, в конце концов, согласился. Мы считали, что дело будет в безопасном месте.
Возвращаюсь к заявлению Старынкевича. Причастность евреев к делу была известна с самого начала. Возражения против Сергеева, по происхождению своему из евреев, имели, казалось бы, полное основание. Ввиду решительного заявления министра юстиции Старынкевича, будто предварительное следствие доказало полное отсутствие еврейского элемента, привожу следующий документ: