Последние двадцать лет: Записки начальника политической контрразведки

— Эго было в 37-м — в год пика сталинского террора. Отец мой тогда работал на металлургическом заводе. Однажды, придя с работы, он отозвал меня, 12-летнего пацана, в сторону и спокойно, но твердо сказал: «Ты уже почти взрослый. Хочу, чтобы ты знал. Меня могут арестовать. Но я ни в чем не виноват ни перед Родиной, ни перед товарищами. Совесть моя чиста». Я был потрясен. Зачем арестовывать уважаемого, честного человека? И тут меня осенило: в 32-квартирном доме, где мы жили, оставалось всего пять мужчин. Остальные уже были арестованы. Может, и они ни в чем не виноваты?

Тогда беда, слава Богу, пронеслась мимо, но слова отца отпечатались в памяти на всю жизнь. И много лет спустя, когда в руководимом мной аппарате ставился вопрос об аресте кого-либо, я вспоминал отца и пытался найти хоть какую-нибудь возможность не прибегать к репрессиям.

Ну а непосредственно в ряды чекистов когда встали?

Сразу после войны. В июне 45-го меня, молодого коммуниста, к тому же «стреляного воробья», направили на учебу в питерский отдел школы СМЕРШ для последующей работы в системе госбезопасности.

Не возникало ли ощущения, что из вас хотят сделать жесткого, преступного карателя? Ведь вы уже кое в чем осознавали правомерность чекистской работы хотя бы в деле репрессий.

Знаете, ничего подобного я тогда не испытывал. Во-первых, выбирать профессию мне не пришлось. За меня решила партия. Во-вторых, в СМЕРШе о жестоких репрессиях говорилось глухо, в учебном процессе замалчивалась деятельность следственных органов периода 30-х. К тому же наставники нам постоянно твердили, что следует соблюдать законность, избегать провокационных методов. Хотя именно в школе СМЕРШ я получил свой первый политический нокдаун.

Вызвавший сомнения в правильности линии партии?

Точнее, я тогда впервые понял, как важно уметь выбрать собственную позицию и самостоятельно оценивать факты.

И как было дело?

Мы, курсанты школы, все тогда зачитывались Зощенко, Ахматовой. Журналы «Звезда», «Ленинград», где они печатались, буквально друг у друга из рук рвали. И вдруг в августе 46-го ЦК выступил с уничтожающей критикой этих журналов. Мы понимали, что это несправедливо, но объяснить, в чем дело, не могли. И, не раздумывая, понеслись в театр, чтобы успеть посмотреть «Парусиновый портфель» Зощенко.

Чему учили в школе СМЕРШ?

Мы в основном знакомились с документами, связанными с разоблачением фашистской агентуры в нашем тылу. Изучали методы работы немецких спецслужб. Штудировали операции по проникновению нашей разведки в немецкие спецслужбы, в штабы войск. Учиться было интересно. Был такой эпизод: в начале учебы нашей группе поручено было вернуть в библиотеки книги, которые во время войны из разбитых хранилищ свезли в Петропавловскую крепость. Каких только уникальных изданий я там не увидел. Книги с автографами Достоевского, Герцена, Горького!!! Мы читали, не могли оторваться.

После окончания школы куда вас направили?

В Москву. Определили на самую низшую должность помощника оперуполномоченного. Так, в 46-м в звании младшего лейтенанта я впервые переступил порог Лубянки.

Выходит, начало вашей работы в органах госбезопасности совпало с началом новой волны репрессий 40-х годов… Что вы сейчас чувствуете, оглядываясь на то время?

Я чувствую некоторый упрек в вашем вопросе. Знаете, вам легко об этом спрашивать сегодня, спустя 60 лет. По что было тогда? Повсюду орудовали группировки националистов, которых поддерживали спецслужбы западных стран — еще недавних наших союзников…

Вы хотите оправдать репрессии, которые погубили значительно больше народу, нежели эти группировки?

Ни в коем случае. Просто я пытаюсь объективно объяснить причины «холодной войны» и жесткость инициатив руководства страны.

Какая роль в этом отводилась органам безопасности?

Роль исполнителя. И это не оправдание, а констатация факта. Хуже других подразделений сложилась обстановка в Следственной части по особо важным делам, которая оказалась в полной изоляции от всех оперативных и следственных подразделений МГБ. Поэтому их работа часто строилась на показаниях отдельных лиц, и на этом же основании выносились скоропалительные приговоры.

Со дня ареста Абакумова в 1951 году внутри самого МГБ начался открытый террор. Чуть ли не каждый день становилось известно: арестован начальник управления или отдела, их замы. Мы шли на работу, не зная, что нас ждет, а уходя, шутили: «Если не вернусь, считайте меня коммунистом».

Что вы лично для себя вынесли из этого прошлого?

Что нужно честно служить Родине и в то же время не быть слепым исполнителем. Судьба людей не должна решаться на их собственных признаниях и на показаниях свидетелей. Обвинения должны быть основаны на документах и вещдоках. Кстати, в бытность Андропова в КГБ было принято решение вообще не направлять дела в суд, если вина обвиняемого основана только на показаниях.

Сколько при вас сменилось руководителей органов ГБ?

Двенадцать.

Кто из них, на ваш взгляд, оставил наиболее яркий след в истории?