Последние годы Дениса Давыдова

…26 января в Зимнем дворце был прием. Денис Васильевич, которого Жуковский уговорил представиться императору, стоял среди раззолоченной, титулованной столичной знати. Николай с выпяченной, по обыкновению, грудью и с надменным выражением окаменевшего лица обходил солдатским шагом собравшихся. Увидев Дениса Давыдова, царь остановил на нем взгляд немигающих оловянных глаз и, слегка кивнув головой, сказал:

— Наконец и ты здесь. Что причиною?

— Приехал устраивать двух старших сыновей, государь.

Один из адъютантов царя сейчас же пояснил:

— У его превосходительства генерала Давыдова пять сыновей, и он желает всех поместить в разные училища…

— Надеюсь, однако, что все они будут военные? — спросил строго Николай.

— Нет, государь, — возразил Денис Васильевич, — один пойдет по статской службе.

— Почему так?

— Он слабее других здоровьем.

Николай неопределенно хмыкнул, затем круто перешел на другое:

— А что Ермолов? Ты, наверное, каждый день с ним видишься?

— Никак нет, государь. Я живу в приволжской деревне и очень редко выезжаю оттуда.

— Вот что! Сделался деревенским байбаком! А сочинительством заниматься продолжаешь?

— Тружусь по мере сил, государь, над описанием войн, в коих принимал участие.

— Ну, трудись, только смотри, — царь слегка погрозил пальцем, — не заносись в мыслях, как с тобой не раз бывало… Узнаю — поссоримся!

Разговор с царем и тяжелый давящий взгляд оловянных глаз действовали на Дениса Васильевича угнетающе. После приема он отправился к Жуковскому, который продолжал жить в дворцовой квартире. И, войдя, попросил:

— Сделай милость, Василий Андреевич, прикажи большую чарку водки дать…

Жуковский удивился:

— Да ведь ты как будто говорил, что от водки давно отказался?

Денис Васильевич зябко повел плечами:

— Продрог что-то! И потом бывают, знаешь, моменты, когда душа требует…

Выпив, он немного отошел, повеселел. Сообразив, что странное настроение Дениса связано с царским приемом, Жуковский собрался расспросить его обо всем подробно, но не успел. В гостиную, где они сидели, вошел остроносый, болезненного вида, с маленькими серыми глазами и застенчивыми манерами незнакомец. Жуковский сейчас же поднялся ему навстречу, обнял, расцеловал и представил:

— Николай Васильевич Гоголь.

Имя это Денису Васильевичу хорошо уже было известно. Он с удовольствием читал появлявшиеся в печати повести Гоголя, а о его недавно сочиненной комедии «Ревизор» все литературные приятели говорили как о совершенном шедевре. Пожимая теплую узкую руку Гоголя, он сказал:

— Счастлив познакомиться, Николай Васильевич, ибо принадлежу к числу восторженных ваших почитателей.

Гоголь добродушно улыбнулся:

— А я столько любопытного слышал о вас со всех сторон, и от Пушкина, и от Языкова, что видеть вас — мое давнее желание…

Они успели обменяться лишь несколькими фразами. Комната стала заполняться другими гостями. Явился известный художник Чернецов, потом Вяземский с Плетневым, еще несколько столичных литераторов и, наконец, Пушкин[66].

Жуковский объявил:

— Некоторые из нас имели возможность насладиться прелестной комедией Николая Васильевича, однако большинство может судить о ее достоинствах только понаслышке, поэтому, господа, я решился просить любезного автора одолжить нас вторичным чтением…

Раздались дружные аплодисменты. Гоголь, смущаясь, встал, поклонился, сделал небольшую паузу и, встряхнув падавшие на лоб волосы, без всяких предисловий начал:

— Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор…

С первой же сцены слушатели были захвачены необычайным развитием происшествия, яркостью комедийных характеров и бесподобным по мастерству чтением.

От души смеясь над всполошенным чиновничьим уездным мирком, Денис Васильевич ловил себя на мысли, что пороки, в которых обличались герои комедии, были распространены всюду и прежде всего в самых высших слоях бюрократии. Каких-нибудь два часа назад видел он во дворце и угодливо согнутые спины, и дрожащие колени, и подобострастные улыбки столичных Сквозник-Дмухановских и Ляпкиных-Тяпкиных. Комедия обнажала старые язвы отечества, сатирические стрелы со страшной силой впивались в толщу самодержавных устоев.

Возвращаясь поздно вечером от Жуковского вместе с Пушкиным, Денис Васильевич сказал:

— Не знаю, допустят ли комедию на сцену, но ежели допустят — многим не по себе будет… Гоголь не пощечинами пошлость бьет, а наотмашь хлещет. Талант великий, острый!

Пушкин кивнул головой и добавил:

— Ни у одного писателя, кроме Гоголя, не было и нет этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся эта мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем. Я не жалею, что именно Гоголю подсказал сюжет этой комедии.

— А почему же ты сам за нее не взялся?