Последние годы Сталина. Эпоха возрождения

В правительственном сообщении указывалось, что несчастье с Вождем случилось в его кремлевской квартире, то есть где-то рядом; и для присутствовавших это усиливало остроту восприятия происходившего. Председателем Совета министров, еще при жизни Сталина, был назначен Маленков. И когда уже был утвержден дележ власти, обусловленный заговорщиками, сердце Вождя стало останавливаться.

Рыбин пишет, что больной иногда «пытался открыть глаза или шевельнуть губами. 5 марта пульс стал падать, больной иногда пытался открыть глаза, Берия подошел к нему со словами: «Товарищ Сталин, скажи что-нибудь. Здесь все члены Политбюро».

Ворошилов оттащил его за рукав, говоря: «Пусть к нему подойдет обслуга. Он лучше ее узнает». Пока охрана протискивалась через тесное кольцо членов правительства, Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились, и минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный или поднять или погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили…»

Г. Чеснокова рассказывала: «Незадолго до смерти Сталин неожиданно поднял левую руку. Казалось, что он пришел в сознание и хочет что-то сказать. Все правительство, которое стояло перед нами, напряглось, приумолкло. Но он уронил руку обратно и ничего не сказал».

«В какой-то момент, — пишет дочь Сталина, — не знаю, так ли это на самом деле, но так казалось, — очевидно, в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг… Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку… и не то указал ею куда-то наверх, не то пригрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому он относился… Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело, приняло свой знакомый облик; через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли, окаменев, в молчании, несколько минут, — не знаю сколько, — кажется, что долго».

Вождь советского народа скончался на диване с круглыми валиками и высоко взбитой спинкой, находившемся в левой части спальни. Рядом на светлом лакированном паркете стояло несколько пальм. В последней строке заключения консилиума от 5 марта 1953 года написано: «21.50. Товарищ И.В. Сталин скончался».

Профессор Мясников вспоминал: «Это был момент, конечно, в высокой степени знаменательный. Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось, в комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько — около тридцати минут или дольше. Свершилось, несомненно, великое историческое событие. Ушел из жизни Вождь, перед которым трепетала вся страна, в сущности, в той или иной степени и весь мир».

«Ворошилов плакал, — вспоминает Г. Чеснокова. — Маленков был спокоен. Берия кричал, носил мундир Сталина, что-то еще на улицу в машину. «Скорую» он вызвал…» По словам С. Аллилуевой: «В последние минуты, когда все уже кончилось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: «уведите Светлану!» На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто не подумал пошевелиться… он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!»

Никто не обратил внимания на Хрущева. Был ли он среди присутствовавших? Затем, продолжает С.И. Аллилуева, «пришла проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники — все тихо входили, подходили молча к постели, и все плакали. Утирали слезы, как дети, руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьяну, сама плача…

Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина, Валечка, как ее все звали, экономка, работавшая у отца на даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. Все эти люди, служившие у отца, любили его.

Он не был капризен в быту, наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников» — генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, наоборот, часто просила у него помочь в чем-либо, и никогда не получала отказа. А Валечка — как и все они… до последних дней своих она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех никогда и ничем».

Тело на вскрытие увезли уже под утро, а в ванной комнате в пять часов утра рыдала медсестра, проявлявшая кардиограмму, «громко плакала, она плакала так, как будто погибла сразу вся ее семья… «Вот заперлась и плачет уже давно», — объясняли охранники.