Последние Горбатовы

У Кокушки был адрес княжны и он сильно стремился на Знаменскую, но решил, что в московском виде ни за что ей не покажется. Он измучил Сарра, раза два в день заезжая и спрашивая, скоро ли готово его платье.

Наконец ему принесли первую пару. Тогда он велел заложить дрожки, разрядился в пух и прах, вдел в петлю сюртука, которую Сарра не забыл проделать, огромную розетку и с торжествующим видом выехал из дому. Он заехал к Баллэ и купил хорошенькую бонбоньерку, причем так торговался, что продававшая ему француженка под конец рассердилась, несколько раз объясняя ему, что у них prix fixe [40].

Надо заметить, что Кокушка, несмотря на всю свою любовь к франтовству и «шику», был очень скуп и уж особенно на подарки.

Он явился в квартиру князя совсем с видом победителя. И отец и дочь были дома. Князь уже знал о приезде молодых Горбатовых и даже начинал тревожиться, находя, что Кокушка чересчур долго не показывается.

Он принял его как родного сына, нашел, что он необыкновенно похорошел с их последней встречи, объявил ему, что он еще не встречал молодого человека, который бы умел так хорошо и изящно одеваться. Расхвалил его сюртук, брюки, даже перчатки, даже сапоги. И наконец обратил внимание на розетку.

— А это что? Орден! Si jeune et si décoré! [41]

Кокушка сиял. Но он нашел, что первый визит не должен быть продолжителен, и скоро уехал, совсем счастливый, и обещая на этих же днях вернуться.

Он сдержал свое обещание и стал появляться на Знаменской все чаще и чаще.

Но странное дело — у себя дома он в последнее время никому, даже Владимиру, не только не заикался об этих частых посещениях, но даже вдруг объявил, что «ш князем Янычевым ражшорилшя — дудки!» Дело в том, что он окончательно сблизился с князем, был уже с ним на «ты», и тот с каждым разом все больше и больше забирал его в руки.

Изучить Кокушку ему не было, конечно, трудно, и он теперь знал его наизусть. Он вооружал его против семьи и пуще всего против брата Владимира, уверяя его, что брат только притворяется, что его любит, но что, в сущности, он желает его гибели.

Кокушка сначала не верил. Но князь кончил тем, что совсем убедил его. Он объяснил ему, что у Владимира самые коварные цели и что если Кокушка не вырвется из дому, не освободится, то Владимир завладеет всем его состоянием, а его засадит в сумасшедший дом. И при этом князь рассказывал ему самые ужасные истории в этом роде, какие, по его словам, случались с такими же прекрасными молодыми людьми, как Кокушка. Этими рассказами князь доводил несчастного юношу до ужаса, до панического страха.

— Я… я… не поеду домой! — визжал он.

— Этого нельзя, — говорил князь, — тебя силой заставят вернуться. Скажут: вот и видно, что сумасшедший — из дому бегает… Сейчас на тебя горячечную рубашку — и конец!..

При этом князь делал такое ужасное лицо, так наглядно представлял, как будут надевать горячечную рубашку, что Кокушку начинала бить лихорадка.

— Так что… что же… что же я бу-бу-буду делать? — плаксиво заикался он. — Так я по-поеду к нему и шкажу ему, что он мне не бра-брат!.. Я по-поеду к оберполиц-мейстеру, я-я — на него пожалуюшь!

— Боже тебя сохрани и упаси! — перебил князь. — Тебя здесь кто знает? Никто. А его все знают. Да он и не один, а это целый заговор против тебя. Ему поверят, а тебе нет — и опять горячечную рубашку…

Кокушка как угорелый заметался по комнате.

— Так что же… что… же мне де-делать? — вопил он.

— Я тебя научу, что делать: надо быть умным и провести их всех так, чтобы никто ни к чему не мог придраться… Будь дома по-прежнему, как будто ничего не знаешь, будь со всеми ласков, а пуще всего с братом. Только ничего не говори — слышишь, ничего не говори, что ты у нас часто бываешь. Хочешь ты жениться на Елене?

— Ты знаешь, что хо-хо-хо-чу, ешли ты дашь тришта тышач! А без трехшот тышач — дудки!

— Ну, хорошо, я тебе дам триста тысяч.

— Чештное шлово?!

— Честное слово.

— То-то же, шмотри, ве-ве-дь т-т-ты шкупой, княжь; у тебя я думаю, денег куры не клюют, а вон шмотри — как у тебя га-га-дко в доме!

И Кокушка показывал князю на старый ковер, на кресло с обломанной ручкой, на вылинявшие портьеры.

— Ведь я тебе сказал, что дам триста тысяч. Ну и вот, если ты будешь умен, сумеешь дома молчать и втихомолку женишься на Елене, тогда, конечно, тебя уже никто не тронет. Тогда Елена будет твоей женой, я твоим тестем — и мы тебя не дадим в обиду. А пока ты не женился — мы ничего не можем сделать. Нам скажут: чего вы вмешиваетесь? По какому праву? Вы чужие… Ну, а тогда другое дело. И мы заставим Владимира выдать тебе все твои деньги — понял?

Кокушка остановился, задумался, засопел, стал кусать ногти. Он понял.

Князь тоже понимал, что этим решительным разговором окончательно двинул дело; в том, что Кокушка не проболтается, он был уверен. Он чересчур напуган, и теперь только следует постоянно поддерживать и усиливать этот страх. Надо спешить, надо ковать железо пока горячо.

Но тут явилось нежданное препятствие: княжна, всегда покорная отцу, вдруг заупрямилась.

Она перестала выходить к Кокушке и даже просто убегала из дому, когда он являлся.