Последние каникулы

Федор не знал настоящего каратэ и настоящих каратистов. А то каратэ, что он видел в клубе «Космонавт», уважать не мог… Однажды на тренировке среди боксеров разгорелись страсти: мол, кто бы кому «дал», боксер или каратист? Шумели много, но доказать друг другу ничего не смогли. Обратились к тренеру, и Виктор Кузьмич, чтобы навсегда пресечь эти пустые споры, договорился с другом, тренером по каратэ, и привел боксеров на тренировку каратистов в клуб «Космонавт». Федор впервые увидел настоящее бесконтактное каратэ, ему в общем понравилось, что там делали каратисты, понравилось, но не увлекло, ибо не заметил он в этих занятиях того, что составляло суть любого поединка, — единоборства. Представив себе, как на улице один человек бьет другого ногой в пах или каблуком в горло, он зажмурился. Но окончательно приуныл, когда увидел, что в зале занимались и девушки: все с короткими прическами, все в белых кимоно, подпоясанные черными и красными поясами, они почти не отличались от парней-каратистов, если не считать, что при нападении особенно люто кричали: «Кья!» Среди них выделялась крупная черноволосая девица лет семнадцати: стоя у стены, к которой был наглухо прикреплен черный гимнастический мат с контуром человеческого тела, она резко выбрасывала ногу, разворачивала бедро и стопу и наносила тяжелый удар то в живот, то в сердце. При этом лицо ее было тупо-сосредоточенным, мокрым от пота.

— Представляешь, как поступит она, если ей что-то не понравится в муже или даже в собственном ребенке?! — усмехнулся Володька Дубинский. А сидевший рядом с ним Коля Груднев мрачно пробубнил:

— Когда-нибудь такая дура поймет, что этот ее каждый удар — по самой себе!..

Тренер каратистов — лихой, развеселый человек с пышными усами — подошел к скамейке, на которой сидели боксеры, бросил клич: «Ну, ударнички, кто хочет попробовать с моими?» — «Давай! — вскочив на ноги и приняв боевую стойку, закричали боксеры. — Мы по-своему, а ваши по-своему!..»

К счастью и для каратистов, и для боксеров, клич усатого тренера был только шуткой-проверкой, но и ее оказалось достаточно, чтобы Виктор Кузьмич понял и оценил спортивный дух и боевую готовность своих воспитанников…

Вспомнив это, Федор спросил:

— Уж не стал ли ты каратистом?

— Так, маленечко для себя, — сморщился в улыбке Арик и отступил на шаг. — Или не веришь?

— Почему, туда всякого народа набежало. Только надолго ли?

— Долго там делать нечего, это ж не шахматы, что всю жизнь думать надо. К тому же нас, каратистов, запретили. Испуга-а-лись! — хохотнул Арик и пошел дальше.

«Черт бы тебя побрал, не вовремя встретил. Сколько лет не виделись? И хоть бы что-нибудь изменилось в Арике — даже странно, будто все эти годы он пролежал в мерзлом грунте…»

* * *

Открыв дубовую дверь, он поднялся по широкой лестнице на второй этаж и вошел в фойе. Впереди к фигурной двери единственной кнопкой приколот белый лист. У листа скопилось несколько парней, внимательно вглядываются, напряженно молчат.

Федор встал рядом с ними. Всякий раз при взгляде на этот лист он чувствовал свое сердце: оно будто падало с привычного места, холодело и медленно поднималось назад… Точно по середине листа напечатано черными буквами: «Состав пар». Слева, под красной широкой полосой, — «Красный угол», справа, под синей, — «Синий угол».

Свою фамилию он увидел в девятой строчке: «Ф. Опалев» — синий угол. До этой минуты он еще надеялся на чудо — вдруг бой не состоится? Может, Митько травмировался и снялся с соревнований, или его не допустил врач, или тренер посчитал, что последний бой Митько не нужен… Нет, все как положено, и через час с небольшим Федору предстояла встреча на ринге с Митько.

Что могло случиться, если утром на взвешивании были оба? Даже потолковали с Митько, поспрашивали друг друга: «Что ты ешь в день соревнований?» и «Любишь ли смотреть поединки перед своим боем?..» Не мог же Митько отказаться от финала!

Мимо пробежал Коля Труднее, крикнул на ходу:

— Я выиграл! Теперь — точно, работаю с поляками!

Федор хотел остановить его, но тот закричал, что ему некогда: батя из Антарктиды возвращается — он бежит его встречать.

— Мне из-за этого даже бой из шестой пары перенесли на первую! — счастливым голосом заорал Груднев и скрылся в раздевалке.

Федор вошел в зрительный зал — народу много, но есть и свободные места. На сцене, в разных углах ринга — боксеры. Судья в ослепительно белом костюме быстро идет в нейтральный угол, повернул голову, что-то сказал хронометристу за столом жюри — тот улыбнулся, как Вронский, «сплошными зубами», и посмотрел на секундомер. Один из боксеров легонько подскакивал, другой, положив руки в коричневых перчатках на канат, тщательно втирал канифоль в подошвы боксерок. Все тут было обыденным, привычным для глаза, и только инородными телами казались застывшая возле сцены телекамера и прильнувший к ней длинноногий оператор с наушниками на голове.

Тренера Федор увидел сразу — Виктор Кузьмич с полотенцем в руке стоял у стены и, заметив Опалева, махнул ему, чтобы подошел.

— Как настроение?

— Я готов, — сдержанно ответил Федор.