Последние каникулы

Когда они вошли в камеру, как в железобетонный бункер, от ветра стукнуло стекло — Федор вздрогнул. Медленно огляделся: до полутораметровой высоты стены камеры выкрашены в черный цвет. Серый цементный пол. Слева — вделанный в бетонную стену толстый железный прямоугольник — стол. Рядом — железный стул, тоже торчит из стены: не поднять, не переставить.

«Какой умник вделал стул со стороны окна — читать не видно, собственной тенью книгу закроешь, — подумал Федор. — И зачем стул вмуровывать со стороны окна, а не со стороны печки — холодно же, особенно зимой!..»

Словно догадавшись, о чем он думает, отец сказал:

— Все тут сделано так, чтобы человека не просто наказать, не просто лишить свободы, но вечно и жестоко мстить ему… Еще при Петре Первом бывшая крепость превратилась в тюрьму…

Справа — железная кровать-решетка, на день она убиралась к стене. В стене — железная скоба, прихватывает края поднятой кровати. Федор спросил: для чего нужно было поднимать к стене кровать, когда в камере хватало места? Оказывается, узнику запрещалось днем лежать и даже сидеть на кровати, он должен или стоять, или сидеть на железном стуле.

Потолок в камере довольно высокий. В двух метрах от пола начиналось окно, на окне — решетка, пять железных прутьев толщиной с водопроводную трубу… Тюремная камера-одиночка…

«Расскажу Але, мы приедем в крепость, и она увидит сама… Нет, ей сюда нельзя, это может ранить ее… Как хорошо сказал Егор: надо их познакомить — Алю и Галю!..»

Чем-то заинтересовавшись в коридоре, отец на минуту вышел из камеры. Взглянув на открытую дверь, Федор представил, как она медленно, с глухим тяжким стуком закрывается — гулко звякают запоры… Вот прямо из двери появляется старый, сгорбленный человек, заросший длинной седой бородой. Глаза его пристально вглядываются в Федора, и, к своему ужасу, Федор узнает в старце себя — да, это он, Федор Опалев, бывший тридцать восемь лет узником этой камеры… Старик, подняв на него скорбные, немигающие глаза, неожиданно спрашивает: «Тебе понятно, что ожидало меня, когда я входил сюда?» — «Понятно ли?.. Да, кажется, понятно… Мне страшно…» — «Не жалей нас, мы преодолели себя. Мы знали, на что идем…»

«Не будь этого островка и этой крепости, возможно, и Петербурга бы не было…»

«А русские не вышли бы к морю Балтийскому, не прорубили бы окно…»

«Не пригодились тут награды… Не пригодились…»

«Прощай! И помни: я преодолел себя!..»

…Открытая дверь.

Окно.

Пять железных прутьев…

Федору сделалось холодно, жутко. На мгновение показалось, будто сейчас и впрямь кто-то подойдет сзади, из коридора, и захлопнет дверь.

Вошел отец:

— Ты обратил внимание — у многих камер установили портреты бывших узников, раньше их не было… Феденька, что с тобой, ты побледнел…

— Больше не хочу, — торопливо проговорил Федор и выбежал на крыльцо, на солнце.

3

Егор в тюрьму не входил, стоял возле серенькой клумбочки, поросшей мелкими, блеклыми травинками и цветами. Увидев брата, глухо поинтересовался:

— Что, не понравилось? Жутко, да?

— Жутко, Егор, ты прав. Но тем, кто знали, что попадут сюда, тоже было жутко? Ведь было? Хотя бы этому Морозову?

— Еще бы! — сказал вышедший на крыльцо Рудольф Максимович. — Мы с тобой увидели просто тюрьму, просто здание без «обслуживающего персонала». А тут был такой «персональчик», такие гады — злее этих камер и решеток.

— И все равно у каждого узника оставалась своя линия?

— Да, сынок, но это уже не просто «линия», это — подвиг!..

Прошли еще немного и свернули вправо. В толстой стене — вход во дворик. В конце его, на высокой каменной стене — черная мраморная плита с барельефом. По сторонам плиты — два деревца: яблоня, тоненькая, высокая, будто неизлечимо больная, и бледно-зеленая елочка с коротенькими редкими иголками — сюда почти не заглядывало солнце.

«Здесь 8 мая 1887 года царским правительством был казнен брат В. И. Ленина революционер-народоволец Александр Ильич Ульянов».

Отступил на шаг, заново вгляделся в яблоньку, елочку, в черную плиту. И защемило в груди от боли, что здесь был убит хороший человек.

Федор помнил из литературы, как это было, и не утерпел:

— Александр Ульянов перед судом отказался от защитника, а на суде сказал: «Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь…» Я забыл, что именно здесь его казнили. Приговорили к повешению, но потом «сжалились» и расстреляли… Как мало я знаю про это, про все…

Они покинули дворик, и, прежде чем отправиться дальше, Федор взглянул в угол крепостного двора — двое рабочих продолжали пилить, а третьего все еще не было. «Если это действительно Арик, попытаюсь с ним поговорить. Посмотрю, как он себя поведет. И если он…»

Дальше мысль не шла. Модель будущего поведения не создавалась. Прикусив губу, Федор плелся за братом, проклиная свою нерешительность и малый ум.

— Все, дядя Рудольф, осталось только про эту войну. Или в другой раз?