Последние каникулы

Сидя по пояс в воде, Леха непрерывно дергал рычаги и слушал то тех, то других. Но бульдозер только глубже погружался в воду. Наконец горе-водитель выбрался из кабины и, по-бычьи склонив голову, уставился на беспомощную машину. Ничего не придумав, обернулся к дамбе и, отыскав глазами боцмана, закричал:

— Балда! Нужно было впереди меня идти. Ну, олухи, утопили! Что я теперь начальству скажу?

— Скажи своему начальству, что ты и есть главный балда, — огрызнулся боцман.

— Идем отсюда, смотреть противно, — дернул друга за рукав Максим. Он чувствовал, что готов разреветься от жалости к такой сильной и такой беспомощной теперь машине. Он гладил на теле мокрые брюки и рубашку — выжимал из них воду.

Колька не пошел за ним. Подал на прощание руку:

— Тут расстанемся, я провожать не буду. Вон какие события, в кино не увидишь. Будет время — напиши, мне еще писем никто не присылал. Хочешь, Вику подгоню, а то провозится с аквалангом и опоздает… Не засосало бы, — кивнул он на трактор, — вишь как накренился.

Максим понял, что это событие захватило Кольку целиком. Пожал ему руку и пошел по дамбе к берегу. На самом верху оглянулся: нож бульдозера торчал из воды, а из открытой кабины, покачиваясь на мелких волнах, выплывало черное кожаное сиденье.

* * *

Максим стоял у окна. За дорогой поднимался пятиэтажный дом из белого кирпича. На третьем этаже, на голубом балконе прислонились к стене старые Викины лыжи — одна черная, другая красная. Рядом — старая детская коляска, в которой Григорьевы хранили картошку. Дверь с балкона в квартиру была открыта, и ветер старательно заталкивал край желтой шторы в комнату, а затем рывком выхватывал ее назад, на балкон.

«Где Вика, может, передумала ехать?.. Нет, не может она передумать, не такая. Зря ушел без нее, надо было подождать, позвать…»

Распахнув окно, выглянул на дорогу, что шла через лес к озеру. У школы двое пацанов качаются на качелях. Возле асфальтированной ленты шоссе, в тени рябины спит бездомный Шарик, видно, в столовой объедками накормили. Когда Шарик хорошо поест, всегда спит на обочине, а то и прямо на дороге, и тяжелые грузовики объезжают его.

Вика любит Шарика, всякий раз носит ему что-нибудь вкусное. Она даже хотела взять его: привела домой, устроила постель, накормила. Шарик поел и улегся спать. Но долго ему блаженствовать не пришлось: вернулась с работы мать Вики и, увидев собаку, стала ворчать: «Нам только Шариков не хватало, только грязи!..» Шарик, услышав такие слова, поднялся и направился к двери. Подняв на Вику глаза, тихонько заскулил: мол, открывай, Вика, выпускай, не хочу я, чтобы из-за меня на тебя ворчали. К тому же я вольный пес, мне к домашней обстановке еще привыкать надо, а это, как ты сама видишь, дело непростое и для нас, собак, хлопотное. Лучше ты приходи ко мне на улицу, там столовая есть, где часто вкусными щами кормят, там простору много и никто не заругает…

И Вика приходила. Вместе с ней стал приходить Максим. С Шарика и началась их дружба, и каждый в школе и в поселке знал, что Вика дружит с Максимом. Знали и родители Вики и Максима и были рады дружбе своих детей…

Когда Максим предложил Вике поехать в Сибирь, на Алтай, Вика сказала, что поговорит дома и если ее отпустят, то она поедет.

Случилось так, что родители Вики достали путевки в какой-то южный санаторий и, не раздумывая, разрешили дочке поехать на Алтай. С радостью дали ей денег на дорогу, на питание и даже благодарили мать и отца Максима, что они согласны взять их дочку с собой…

В комнату вошла мама, ласково спросила:

— Сынок, ты все собрал? Никуда твоя Вика не денется. Лучше проверь: все ли свое собрал? Иди к отцу, скажи, чтобы не забыл зубные щетки.

«Уведет Кирьяныч твою Вику», — неожиданно вспомнились Колькины слова.

— Ты был на берегу? — спросил отец.

— Да. Но лучше бы не был. Там Вахрушев бульдозер утопил. Теперь стоит в воде, будто подводная лодка, только крыша видна.

Отец поднял на табурет сумку, стал копаться в молнии.

— Этот Вахрушев думать не горазд. Руки у него действуют поперед головы. Научись он думать, ему бы цены не было.

— Кто его знает, — сказал Максим, не склонный теперь ни думать, ни говорить о Вахрушеве.

— Точно тебе говорю. Еще хорошо, что на тракторе сидит, а не водит, к примеру, самолет. Его Денисов предупредил, что переведет в слесаря… Глубоко засел?

— По крышу. И Петька почему-то не работает. Экскаватор клюнул ковшом землю и стоит, холодненький.

Отец застегнул молнию, посмотрел на сына — ждал еще каких-то слов. Максим молчал. Тогда он вышел в прихожую, стал накручивать диск телефона.

— Алло, Николай Иваныч? Привет! Вдовин к тебе прорвался… Что мой пацан говорит, будто экскаватор стоит? А кто ковш роет?.. Вчера вечером?.. А с Мишкой что?.. И он тоже? Ну дела-а…

Некоторое время отец молчал, казалось, он положил трубку. Но вот снова заговорил. Максим почувствовал, как похолодело у него в груди: понял, что Денисов просит отца не уезжать.