Последние капли вина

– Ну так иди на Агору и посмотри. Там стоит извещение, высеченное на мраморе, объявляющее преступлением обучение искусству слов. - Он разразился смехом; "такое лицо встретишь только в темном лесу", как однажды выразился Лисий. - О да, это правда. Ну как, научил я тебя чему-нибудь новому, Алексий, только что? Выучи, запиши - это речь раба. Я открываю школу в Афинах; стань моим первым учеником, и я возьму тебя бесплатно.

Его смех словно разорвался; он резко опустился на свою рабочую скамью у стола и уронил голову на руки среди тростниковых перьев и свитков.

Наконец он выпрямился и проговорил:

– Прости, что я устроил тут представление. Во время осады, когда каждый день человек ощущал, как вытекают из него силы, у него находилось больше душевной стойкости. Мне кажется, нехватка надежды лишает мужества сильнее, чем нехватка пищи.

Я наполовину забыл рассказанные им новости - меня поразила его боль, ибо он был дорог мне.

– Но, Федон, что тебе так горевать? Если боги прокляли нас, тебе-то какое дело? Мы пролили кровь твоих родных, а тебе сделали наибольшее из всех зол.

Но он ответил:

– Я думал о Городе.

– Отправляйся назад на Мелос, потребуй у спартанцев землю своего отца. Ты там найдешь больше свободы, чем здесь.

– Да, - произнес он. - В самом деле, поеду, почему бы и нет? Только не на Мелос - ничто не заставит меня снова увидеть его. Может, отправлюсь в Мегару, изучать математику, а потом в какой-нибудь дорийский город - учить детей. - Он поднялся и начал складывать свитки на столе. Потом улыбнулся: Да что это я болтаю?.. Сам знаешь, я никогда не покину Афины, пока жив Сократ.

Я улыбнулся в ответ; и тут, в один и тот же миг одна и та же мысль пришла в голову нам обоим, и улыбки застыли на наших губах.

Когда я заглянул домой к Сократу, его не было; этого и следовало ожидать в такую пору, когда утро близилось к концу, но я испугался. Я повернул оттуда - и встретил Ксенофонта; в его глазах я увидел свой собственный страх. Мы позабыли сдержанность нашей последней встречи. Он затащил меня в портик - даже он наконец научился понижать голос на улице.

– Это правительство никогда слова доброго не заслужит, пока в нем сидит Критий. Могу сказать, я голосовал против его избрания.

– Не думаю, чтобы он получил много голосов от друзей Сократа.

– Кроме Платона. Ясно одно - Критий так и не простил Сократу истории с Евтидемом. Этот закон направлен против Сократа лично. Любому дураку понятно.

– О нет! - возразил я. - Он направлен против свободы человеческой мысли, как говорит Федон. Никакая тирания не может чувствовать себя в безопасности, пока люди мыслят.

– Мне не нравится слово "тирания", - произнес он чопорно. - Я бы лучше говорил о неверно примененном принципе. - А потом, внезапно став таким, каким знал я его с детства, добавил: - Может, ты не помнишь, какое лицо было у Крития в тот день, зато я помню.

Сначала это показалось мне нелепостью. Я встречал светловолосого Евтидема совсем недавно - он пил в честь рождения своего второго сына. Вполне естественно, что там, где Федон видит мысль в цепях, Ксенофонт замечает лишь мстительность одного человека, у него ведь самый личностный взгляд на мир; но бывают моменты, когда чувства видят больше, чем разум. И тогда я сказал:

– Возможно, ты и прав.

Мы переглянулись, не желая произносить ничего вслух, чтобы не накликать беду, - как глупцы или женщины.

– Так что же нам делать?

– Федон сказал мне, что по всей Агоре повторяют слова Сократа: "Когда нанимаешь пастуха, так за что платишь ему - за то, чтобы стадо увеличивалось, или чтобы уменьшалось день ото дня?"

– Мы будем заниматься самообманом, Алексий, если решим, что он сперва подумает о собственной безопасности, прежде чем высказать какой-то аргумент.

– Да разве нам хочется этого? Он - Сократ. И все же…

– Одним словом, - подытожил Ксенофонт, - мы любим Сократа и мы всего лишь люди.

Снова мы замолчали. Потом я пробормотал:

– Прости, что я был невежлив в последнюю нашу встречу. Ты не совершил ничего, противного своей чести.

– С тех пор, как умер Автолик, я не упрекаю тебя. Я сам…

И тут мы увидели идущего в нашу сторону Сократа.

Радуясь, что он жив, мы кинулись к нему бегом, так что люди оглядывались нам вслед, и он спросил, что случилось.

– Ничего, Сократ, - отвечал Ксенофонт, - кроме того, что мы рады видеть тебя в полном здравии.

Он выглядел совершенно как всегда, приветливо и спокойно.

– О Ксенофонт! - проговорил он. - Какого врача мы в тебе потеряли! С одного взгляда ты определил, что не только моя плоть, кости и органы в порядке, но и моя бессмертная часть - тоже.

Он улыбался на свой обычный насмешливый лад; но у меня сердце упало, и я подумал: "Он готовит нас к своей смерти".

Скрывая страх, я спросил, видел ли он объявление на Агоре.

– Нет, - отвечал он, - меня избавил от труда читать его некий друг, который, дабы я не совершил нарушения по незнанию, оказался настолько добр, что послал за мной и провозгласил мне его наизусть. Думаю, на его память можно полагаться, поскольку это человек, который сам его написал.