Последние капли вина

Лисий рассмеялся. Мы шли по Городу; на нем был чистый гиматий, на ногах - сандалии, но мне показалось на миг, что мы по-прежнему в поле.

– Как? А ты как думаешь? Он отправится туда, а мы будем отбивать спартанцев сами.

Я и подумать не мог, что Демосфен уплывет, пока спартанцы остаются в Аттике. Наверное, и сам Демосфен не мог вообразить такого. Мы начали войну с Сицилией, как человек приличного состояния начинает строить новый дом, который ему не по средствам. Если все пойдет хорошо, эта затея увеличит его кредит. Мы уже привыкли к победам, слава стала нашим капиталом, в той же мере, как корабли и серебро, и мы слишком понадеялись на все три эти капитала.

Неделю или две мы провели в пирейской крепости Мунихия, неся гарнизонную службу. Большинству молодых людей, которые отправляются туда в мирное время после достижения возраста эфеба, служба эта дает возможность ощутить первый вкус воинской жизни; для нас же это был лагерь отдыха. И все-таки Мунихия порождала в душе особые чувства, когда мы шагали мимо галер и через старый арсенал и видели надписи, оставленные на стенах нашими отцами в ту пору, как они сами были эфебами.

У нас было много свободных дней, накопились к тому времени. Однажды мы сидели в Аргивянской палестре, глядя на упражнения юношей, и тут Лисий показал на одного из них:

– Вон тот мальчик… из него вырастет необычный человек. Я давно уже заприметил его.

– Ты так думаешь? - отозвался я. - А по-моему, просто приземистый крепыш.

Лисий засмеялся:

– Да нет, я имел в виду - борец.

Я присмотрелся к этому мальчику, который получил в пару борца куда более высокого - или сам его выбрал. Выглядел он лет на пятнадцать, но был силен не по годам. Выполняя захват за бедро, он поскользнулся, и противник чуть не бросил его. Тем не менее он выиграл схватку; но Лисий сказал:

– Он допускал эту ошибку и раньше, я в толк не возьму, как наставник пропустил ее. Этот мальчик в свои годы не может бороться со взрослыми мужами, так что ему никогда не достанется партнер по силам. Сделай одолжение, Алексий. Подойди к нему с поклоном от меня, объясни, в чем его ошибка и как ее исправить. Если я сам с ним заговорю, его педагог с перепугу упадет в обморок.

Мы немного пошутили на эту тему и посмеялись. А потом он объяснил мне, что надо сказать.

Я последовал за юношей в раздевальню; он очищал тело стригилем. Он был определенно слишком широк, такое сложение не назовешь красивым; если он продолжит занятия борьбой, то ко времени, когда станет мужем, вообще утратит всякие пропорции. Да и лицо - глаза сидели очень глубоко под тяжелыми, нависающими бровями; но когда он поднял взгляд, глаза эти меня поразили, столько в них оказалось блеска и бесстрашия. Я приветствовал его и передал советы Лисия. Он выслушал с предельным вниманием и под конец сказал:

– Пожалуйста, поблагодари Лисия от моего имени. Скажи ему, что своим беспокойством он делает мне честь, и заверь, что я не забуду его слов.

Голос у него был, пожалуй, высоковат для такого сложения, но приятен и хорошо поставлен. Он продолжал:

– И тебя тоже благодарю, Алексий, за то что передал мне его совет. Я уже начал беспокоиться, все ли хорошо сложилось у тебя на войне, мы ведь так давно не имели удовольствия видеть тебя.

Он изложил это хоть и вполне скромно, но с изысканностью, какой я никогда не встречал в человеке столь юного возраста. Но куда больше меня поразило, что, произнося свою речь, он поднял глаза к моему лицу, любуясь им хоть и без всякой наглости, но с такой уверенностью, словно ему было лет тридцать.

Определенно, впервые такая похвала досталась мне от мальчика на добрых два года младше меня возрастом; но в ней никак нельзя было увидеть обиду или, того менее, повод для смеха, ибо он явно был человеком серьезным. Только тут я заметил, что у него проколоты уши, - он несомненно происходил из какой-то очень старой семьи самого высокого рода: в те годы в таких семьях кое-кто еще носил древние украшения, передаваемые от отца к сыну со времен Троянской войны. Сейчас серьги были вынуты - безусловно потому, что мешают при борьбе. Даже если отнести часть его уверенности за счет благородного происхождения, все равно она была поразительна. Я молча признал, что в этом он превосходит меня, и спросил, как его зовут.

– Аристокл, сын Аристона, - ответил он.

Все это я доложил Лисию, который был весьма позабавлен и принялся притворно пенять, мол, он думал, что может спокойно отправить меня в компанию школьников, не опасаясь найти там соперника, который попытается меня отбить. Но когда я назвал ему имя отца этого мальчика, он нахмурился.