Последние Каролинги - 2

– Подожди, – Авель нахмурился от мучительных умственных усилий. – Деделле надо увидеть племянника. Мне нужно просить королеву за Деделлу. А ты-то что будешь делать?

– Охранять твою репутацию, милостивый приор! Представляешь, какую вонь среди клира поднимет святейший Гунтрамн, когда узнает, что ты ехал от Лаона до Компендия вдвоем с женщиной?

Авель только хмыкнул.

– Тогда я вернусь на подворье, ваше преподобие, – сказала Деделла, – и буду ждать, когда вы меня позовете.

Приор благословил ее, она поклонилась ему, улыбнулась Фарисею и заспешила прочь от монастыря. Фарисей долго смотрел ей вслед, пока не сообразил, что Авель о чем-то говорит ему:

– …есть, значит, такая притча. Шли вроде бы два монаха, молодой и старый. А навстречу им девица. Поздоровалась с чернецами и дальше пошла. Идут они, и захотелось старому монаху проверить, как там у молодого с мирскими мыслями. И говорит: «Хорошая девица». «Да», – говорит молодой. «Только жаль, что у нее такой изъян, « – говорит старый. «Какой?» – спрашивает молодой. «А у нее одного глаза нет». «Как это нет? – говорит молодой. – У нее два глаза, я ее хорошо разглядел». «Ах ты, грешник, ты еще на девиц засматриваешься!» – закричал старый и долго учил младшего, бия его по-отечески посохом нещадно.

– Это ты к чему рассказал? – угрожающе вопросил Фарисей.

– Так. Вспомнилось что-то. Понимаешь, хорошая девица, но одного глаза нет.

– Ах, это ты у нас, отец приор, шутить пытаешься? – протянул Фарисей. – В следующий раз не пытайся. Глупые у тебя шутки.

До начала похода оставались считанные дни, но Роберт все медлил с отъездом. Он и сам не знал, почему. Может быть, пребывание в этом городе доставляло ему мучительное наслаждение воспоминаний о днях, когда Аола была жива… О днях, когда от него, а не от кого иного зависело, будет ли перерезана нить жизни его брата.

Была весна, и Лаон Огражденный, Лугдунум Клаватум, названный в честь языческого божества всех ремесел, был прекрасен. Умри тогда Эд, сейчас это была бы его столица. Но даже если Эд погибнет в нынешнем походе или умрет от каких-либо других причин, Лаон Роберту не достанется. Он более не наследник. Бог мой, прозвище Огражденный более подходит не городу, а его сюзерену. И все же Роберт ощутил, что надежда когда-нибудь завладеть Лаоном в нем не умерла. Оттого, должно быть, он и бродил часами по его стенам, башням и укреплениям, один или в сопровождении Ксавье, и зачастую ноги снова приносили его ко дворцу.

Солнечным утром, почти таким же теплым, как летом, ему захотелось подняться на башню, в которой был заключен Большой зал приемов, именуемую вестверк. Ведь его-то принимали в малом зале. В тот день не было приемов послов, а празднества, связанные с коронацией, уже отгремели, поэтому дворец казался на удивление запустевшим. Огромного труда стоило втолковать начальнику дневной охраны, что он не злоумышленник, а родной брат короля и имеет полное право ходить по дворцу. Тот, наконец, со страшным скрипом согласился, с условием, что телохранители и Ксавье останутся внизу. Хорошо еще, что он не потребовал отдать оружие, – с него сталось бы, стража у Эда всегда было наглая и своевольная (Роберт это помнил, он и сам когда-то входил в его охрану), но тут, наверное, Роберт не стерпел бы и перерезал ему горло. Еще начальник сказал, что, поскольку Роберт собирается пройти по восточной галерее и спуститься оттуда, он, начальник, обязан предупредить о его намерениях часовых на постах, дабы его светлость ненароком не пристрелили, из-за чего последовала еще одна задержка. Но, может быть, унижение и стоило того. В Париже не было таких величественных залов, как этот – двухъярусный, с галереями над входами из боковых приделов, открывающимися арочными проемами, и высокими окнами. Все сооружение венчали круглые деревянные башни. Стены покрывали мозаики, прославляющие как подвиги ветхозаветных царей, так и каролингских полководцев, причем первые были совершенно неотличимы от вторых.

Подобный зал, объяснял ему когда-то канцлер Фульк, символизирует величие неба и земли, духовной и императорской власти. Ибо та власть – не власть, что не освящена церковью.

Фульк знал многое, очень многое… И сейчас Роберту был бы весьма потребен его совет. Но за все годы своего изгнания Фульк ни разу не сделал попытки связаться с ним, блюдя как свою, так и его безопасность. Впрочем, то же самое Роберт мог сказать и о себе.

Союз духовной и светской власти… Эд наверняка не признает такого союза. Но если он совершится… может быть, тогда сокровенный замысел зодчего обретет истинный смысл? Только кто тогда будет восседать в этом зале?