Последние метры

Сергей тогда еще не подозревал, как много перейдет к нему от капитана; не знал он, что вскоре и сам, как Матвеев, погрузится с головой в эту самую работу, ощутит к ней особый, ненасытный вкус - тот самый, когда человеку «всегда по-хорошему мало…» Ничего этого Шестериков пока не знал. И потому обида на преждевременные, как ему казалось, предупреждения капитана вмиг овладела его сердцем, остро и горячо забилась в висках.

- Подождите, Сергей, горячиться,- вдруг услышал Шестериков доверительные, сразу поставившие все на свои места слова Матвеева.- Горячность - плохой помощник. Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. До вас инструктором службы собак был недобросовестный, черствый человек. Дела у него шли плохо. Может быть, я преувеличиваю…- Капитан пожал плечами.- Но успехами ваш предшественник действительно не блистал. Годовую проверку сдал кое-как, питомник и хозяйство содержал неопрятно… Словом, что может дать человек без души? Сами понимаете - он может только лишь породить бездушие. А бездушие для человека - все равно что ржавчина для металла…

Шестериков молча ждал пояснений капитана. Тень неведомого предшественника падала и на него, хотя Сергей не понимал, какова его-то, Шестерикова, вина?

- Видите ли, в чем дело,- продолжил капитан.- Мы к тому времени всей заставой добились звания отличной, почет и на его долю перепадал. Вот я и спрашиваю: справедливо ли?..

Капитан испытующе глянул на Шестерикова, как бы ожидая, что он скажет в ответ.

- Я, товарищ капитан, в чужой славе купаться не буду,- твердо произнес Шестериков. Помолчал и резко добавил: - Не с руки мне жить за чужой счет…

- Ну вот и договорились. Рад, что вы поняли меня, от души рад. У меня на вас большая надежда. Не подкачайте…

Сергей пожал протянутую ему руку, машинально отметил: рука у капитана такая же горячая, как и у него, словно их сердца работали в одном ритме.

«Хороший знак»,- улыбнулся он, покидая канцелярию.

3

Извилистый, замысловатый след вел туда, где нежились в малиновом закатном соку золоченые сосны. Было жарко, пряная застойная духота хвои наполняла легкие, и Шестериков неожиданно, не к месту вспомнил : зимой тут все опушено инеем - таким толстым, будто на каждую ветку надели по длинному пуховому платку. Чуть правее тропки, по которой он бежал, жидким оловом разлеглось озеро с плавучим островком.

Шестериков с трудом отвязался от прилипчивой мысли о воде, приказал себе не думать о ней. Наддал ходу, изредка поощряя собаку:

- Хорошо, Джин, хорошо. След!

Он вышел точно на взлобок, где инструктора уже поджидали ефрейтор Калугин и Костиков. Калугин протягивал навстречу командиру отделения блестящий диск секундомера, затем, когда сержант остановил Джина в двух шагах от солдат, резко нажал на кнопку. Норматив был перекрыт почти вдвое.

- Вот это работа! - присвистнул Тимур Костиков.- Здорово! Просто здорово!

- Так это у него здорово,- вмешался Николай Калугин.- Потому что старается. А ты чего же?

- У меня пес…

- Опять двадцать пять! Ты вчера где был?

- С собакой.

- Знаю, что не с лошадью. Какой, говорю, след обрабатывал?

- Свежий.

- А позавчера?

Костиков не ответил: ясно без слов, что свежий, почти горячий.

- Ну вот, видишь? - Калугин развел руками, укоризненно взглянул на молодого солдата.- А если завтра тебе придется бежать за нарушителем по следу трехчасовой давности, а Дик твой привык к горячему,- что тогда? Паяльной лампой будешь разогревать следы? В общем, на пса не вали понапрасну. А о вожатом судят по собаке - учти. Твой Дик ничуть не хуже моего Мухтара. Ведь признал он тебя вначале? Признал. Да и ты, вспомни, перестал его бояться,- добавил Калугин и прикусил язык: не надо было про это напоминать!

Костиков потупился. Шестериков незаметно показал Николаю кулак: думай, прежде чем сказать. Горячку пороть совсем ни к чему. Хотя… в тот день Шестериков - был грех - сам погорячился. Но тогда и нельзя было поступить по-другому! Ведь любил же Костиков собак - факт. А отчего-то боялся приблизиться к ним! Все наблюдал сквозь решетку за кипевшей в вольерах жизнью и потихоньку вздыхал. Переживал, значит. Вот и надо было помочь ему преодолеть робость. Однажды Шестериков чуть не силой затолкнул Костикова к Дику. Дик поднялся с подстилки, обнюхал своего нового хозяина, но не тронул его, не рассердился. Сергей на всякий случай стоял рядом: мало ли что… С тех пор боязнь у Костикова исчезла, а всякое напоминание о ней заставляло солдата краснеть.

Сейчас он понуро смотрел в землю. Шестериков упрямо гнул свое:

- Костиков! Ставь собаку на след!

«Ничего, Тимур, ничего,- мысленно подбадривал солдата.- Высоту с земли набирают, с самой низкой точки».

Задачу ставил, как боевой приказ, голосом четким, отрывистым:

- Прямая и обратная проработка моего маршрута. Теперь вот еще что. Твой пес неопытный. Собьется со следа - не кричи и не паникуй. Бери Дика спокойствием, понял? Ну, пошел. Вперед!

Дик встрепенулся, длинно вытянул морду, потащил Костикова к лесу, притихшему перед близкими сумерками. Калугин и Шестериков остались вдвоем.