Последние первые планетяне

Не успел Давыдов скомандовать Камилле и Марку, чтобы те приготовили револьверы, как случилось то, что совсем выбило землю из-под их ног. Одновременно с противоположной стороны путей, за которой офицеры благополучно забыли следить, донеслись оглушительные хлопки. С диким визгом окна на той стороне вагона разлетелись вдребезги. Один за другим, ошарашенные, законники повалились навзничь и взвели курки, готовые стрелять куда угодно, только бы не сдаваться без боя. Двери вагона не отворились вслед за этой атакой. Несколько бесконечно долгих секунд над путями висела наэлектризованная тишина. Снаружи донеслась громогласная команда: «Давай! Пли!», – и в разбитые окна, в которые Давыдов, лежа на полу, мог видеть только лазурное небо и проплывающее над фронтиром облачко в форме креветки, стали влетать дымовые шашки.

Офицеры инстинктивно бросились врассыпную, однако у них не было шанса. Первым потерял сознание Князев. Он пытался встать на ноги, чтобы открыть огонь по подкравшимся со спины бандитам, однако, сделав пару неуклюжих шагов, завалился на бок и пропал в самой задымленной части вагона. Затем отключилась Леонова. Девушка смогла добраться до пульта управления дверьми, но, занеся руку в попытке отворить створки, лишилась последних сил и на глазах старшины медленно сползла на пол.

Давыдов оставался в сознании несколько мгновений после того, как Камилла перестала отзываться на его выкрики. Горло от этих усилий прорезало такой невыносимой болью, точно по нему раз за разом проходились бритвой. Николай кое-как отполз в дальний конец вагона и, забившись в угол, приложил недюжинное усилие, чтобы двумя руками приподнять револьвер перед собой. Он готов был выстрелить в любого, кто показался бы перед ним в это мгновение. Разбойники не предоставили старшине шанса пролить кровь.

Последнее, о чем Давыдов обреченно подумал, прежде чем провалился в забытье – что, видно, они попали в ту же ловушку, в какую не так давно угодил начальник Громов.

38

Если бы в первый миг после пробуждения Давыдова спросили, сколько времени, по его мнению, он находился без сознания, молодой офицер сказал бы: дни, может, целую неделю. В действительности же прошло от силы пара часов.

Обнаружил он себя на кушетке в тесной комнатушке без окон. В помещении стояла не только темень, но и сырость, и пахло сгоревшей проводкой. Старшина понял: его приволокли в подвал какой-то старенькой постройки. Кроме Давыдова, в комнате больше никого не было. Револьвер предсказуемо пропал из кобуры, как и коммуникатор, а также всякая надежда, что Призраки бросят офицеров задыхаться в той ловушке, в которую те сами из самоуверенности загнали себя. Единственным выходом наружу была ржавая, но внушительная стальная дверь. Из-под нее в помещение слегка пробивалась полоса света и, хотя ее не прерывала ничья тень, Николай был убежден, что в коридоре дежурит караул. Навострив уши, он сумел расслышать, как из соседних помещений через вентиляцию долетает неразборчивое бормотание. Там явно велось живое обсуждение – скорее всего, касаемо дальнейшей судьбы пленников.

Поборов режущую мигрень, Давыдов поднялся на кушетке и с удивлением обнаружил, что руки и ноги свободны. Без сомнения, он являлся узником в этом богом позабытом месте, но его явно не считали за буйного или сколько-нибудь представляющего угрозу. При других обстоятельствах Николай оскорбился бы. Однако теперь его в большей степени волновал удел подчиненных, про которых было не сказать того же. Старшина отчаянно копался в закоулках памяти и изо всех сил старался припомнить, видел ли он или слышал что-либо после того, как вагон заполнился удушающим газом. В голове стояла кромешная пустота. Стараясь мыслить позитивно, Давыдов счел это хорошим знаком. Решил, он непременно пришел бы в себя, если бы Камилла или Князев отстреливались от разбойников у него под боком. С другой стороны, расстроился Николай, это также означало, что ведо́мое первым помощником подкрепление не поспело вовремя. Значит, в Борей-Сити совершенно не представляют, что стало с коллегами.

Давыдов просидел в гнетущем одиночестве порядка получаса. Он всяко пытался занять ум: прокручивал в голове недели подготовки к облаве, пытался осмыслить, где они, борейские законники, оплошали, чем выдали свои намерения. Голова упорно, как будто вирус, отторгала мыслительную деятельность. Надышавшись отравы, Николай чувствовал себя скверно. У него помутнело в глазах, к мигрени, под аккомпанемент которой прошло пробуждение, добавилась острая боль в горле. С каждым мигом становилось тяжелее дышать. Старшина стал кашлять и ругаться, отчего за дверью пошло шевеление. Через пару минут мощная стальная конструкция заскрипела, и проход слегка приотворился.