Последние поэты империи: Очерки литературных судеб

И в-четвертых, может быть, губительной оказалась и его огромная любовь к кинематографу. У него немало стихов кинематографического плана. Он мыслил часто кинообразами, и в этом кинематографическом ракурсе смерть героя была необходима для его мифологизации, для легенды.

Россия — старое кино.
О чем ни вспомнишь,
все равно на заднем плане
ветераны сидят, играют в домино.
Когда я выпью и умру —
сирень качнется на ветру,
и навсегда исчезнет мальчик,
бегущий в шортах по двору.
А седобровый ветеран
засунет сладости в карман:
куда — подумает — девался?
А я ушел на первый план.

(«Россия — старое кино…», 2000)

Борис Рыжий еще тем отличается от своего поэтического окружения, что в отличие и от более именитых стихотворцев знал цену народности стиха. Когда его друг Юрий Казарин назвал свою статью о поэте «Народный поэт» — это было, конечно, преувеличением. Но дистанцию от индивидуального эгоистического «я» до братского, всеобщего, всенародного «мы» он научился преодолевать. В этом «мы» он готов был слиться с толпой, беря на себя и лучшие, и худшие ее качества.

Я заметил, как его либеральные критики проходят мимо иных явно ксенофобских выпадов в стихах Бориса Рыжего. Есть у него целый цикл скинхедовских стихотворений. Но если уж вы говорите о слиянии лирического героя с самим автором, то признайте за ним и это право: «Сегодня ночью (выплюнув окурок) / мы месим чурок… / Но мне пора, зовет меня Витюра. / Завернута в бумагу арматура…» Допускаю, что это тот самый поэтический вымысел, но он идет от улавливания поэтом народных настроений, или скажем так: настроений улицы, заводского «Вторчика», тех самых урок и дядь Саш и прочих разнообразных, почти реальных его персонажей. Отсюда в его стихах и «хачики», и «придурки азиаты», и «нагловатая трусость в глазах татарвы». Эта лексика из мира его приблатненных персонажей. Думаю, он от нее бы впоследствии неизбежно ушел, но от самого голоса улицы Борис Рыжий не отказался бы никогда. В нем была его сила, чего всегда не хватает у «чистых поэтов». Да, он откровенно воспел уже уходящий заводской мир, свердловский уличный мир, мужской жестокий мир уродливых перестроечных времен. Такого мира, который мы найдем в стихах Бориса Рыжего, нет на телевизионных экранах, нет в наших думских и кремлевских коридорах — его там не видят и не слышат. И потому неожиданно для себя Борис Рыжий становится явно социальным поэтом, поэтом уличных низов. Может быть, какие-то его стихи когда-нибудь будут читать и на баррикадах! Такие поэты на Руси остаются надолго.

Пишущие…
…в той допотопной манере,
когда люди сгорают дотла.

(«Осыпаются алые клены…», 2000)

По-человечески жаль его, поэта-пацана, превращающегося в подлинного охранителя вечных человеческих чувств. В 2004 году ему исполнится всего лишь тридцать лет.

2003

Площадь Маяковского.

Здесь в 1960-х молодые поэты читали свои стихи. Москва.

Памятник величайшей победе. Волгоград, Мамаев курган.

Фонтан «Дружба народов». Москва, ВДНХ.

Мы были самым читающим народом.

Литературный институт им. А. М. Горького — единственный в стране и мире.

Москва, Тверской бульвар, 25.

Сила и мощь Империи.

Юбилейный вечер газеты «День литературы» в Центральном доме литераторов. 2002.

Вечер поэзии в Лужниках.

Дом Советов. Октябрьская трагедия 1993 года.

«Просохнет кровь. Отступят злые беды.

Как лес, взлетят фанфары, золотясь.

По Лучшей Площади пройдет Парад Победы —

как в прежний раз. Как в незабвенный раз».

Татьяна Глушкова

Автор книги во время первомайского шествия. 1994.

Народные волнения 1990-х годов.

Форзац.