— Давайте, молодой человек, придите в себя. У нас впереди еще немало спокойных дней, чтобы сочинять стихи. Час еще не настал; пиши, поэт, свои вирши!
Он с силой сжал его локоть и сказал, глядя прямо в глаза:
— Но он близится, о поэт! Не забывай же, душой и телом ты принадлежишь мне. Так что будь готов сыграть свою роль. Она будет трудной, но славной. И, клянусь Богом, ты кажешься мне просто созданным для этой прекрасной роли!
Он рассмеялся, повернулся на каблуках и оставил молодого Ледюка в полном ошеломлении.
Немного дальше, на углу улицы Помпы, находилась винная лавка, о которой ему рассказывала госпожа Кессельбах. Он вошел и долго беседовал с ее владельцем. Потом взял авто и поехал в Гранд-отель, где жил под именем Андре Бони.
Там его уже ждали братья Дудвиль.
Как он ни был избалован подобными знаками внимания, Люпэна тем не менее тронули свидетельства почитания и преданности, которыми щедро оделили его друзья.
— В конце кондов, патрон, объяснитесь! Что случилось? С вами мы привыкли уже к чудесам… И все-таки, должны же быть пределы! Итак, вы опять на свободе? В самом сердце Парижа, под легким гримом?
— Сигары? — предложил им Люпэн.
— Нет, спасибо.
— Ты не прав, Дудвиль. Вот эти достойны похвалы. Они достались мне от тонкого ценителя, который поклялся мне в вечной дружбе.
— Ах! Кто может знать!
— Это кайзер… Не стройте такие дурацкие рожи, вводите меня в курс всего, что здесь творится. Я давно не читал газет. Насчет моего побега, сперва: какое впечатление у публики?
— Удар грома, патрон!
— Версия полиции?
— Якобы вы сбежали в Гарше, при восстановлении картины убийства Альтенгейма. Но журналисты, к сожалению, доказали, что это было невозможно.
— Отсюда?..
— Отсюда — общий шок. Строят догадки, смеются, забавляются вволю.
— Как ваш Вебер?
— Вконец оскандалился.
— Что еще нового в службе Сюрте? Узнали ли что-нибудь об убийце? О подлинной личности Альтенгейма?
— Нет.
— Слабо, слабо. Стоит подумать о том, какие миллионы мы тратим каждый год, чтобы кормить этих бездельников! Если так пойдет и дальше, я не стану платить налогов… Возьми-ка стул и перо, Жан. Вечером отнесешь в «Большую газету» письмо. Вселенная давно не имела от меня вестей, мир сгорает от нетерпения.
Пиши:
«Господин директор,
Прошу прощения у публики, чье законное нетерпение все еще не удовлетворено.
Я совершил побег из тюрьмы и, к сожалению, не могу открыть, каким образом это произошло. Кроме того, после побега я открыл весьма важную тайну, и не могу пока объявить, в чем она состоит и как мне удалось в нее проникнуть. Все это ляжет, рано или поздно, в основу оригинального повествования, которое составит, по моим заметкам, мой обычный библиограф. Это целая страница в истории Франции, которую наши внуки прочитают не без интереса.
Сегодня же меня ждут более важные дела. Возмущенный тем, в какие руки перешли обязанности, которые я до сих пор исполнял, окончательно разочарованный отсутствием прогресса в деле Кессельбах — Альтенгейм, я освобождаю от должности господина Вебера и опять занимаю тот почетный пост, на котором под именем господина Ленормана трудился с таким блеском и ко всеобщему удовлетворению.
Арсен Люпэн,
шеф Сюрте.»
II
В восемь часов вечера Арсен Люпэн и один из Дудвилей вошли в ресторан Кайяра, в ту пору — самый модный. Люпэн — затянутый во фрак, но в несколько чересчур широких панталонах, приличествующих артисту, в свободном галстуке; Дудвиль — в рединготе, с видом солидного магистрата. Они выбрали уголок между двумя колоннами, отгораживающими его от главного зала. Корректный, важный метрдотель безмолвно вырос перед ними, держа раскрытый блокнот, в готовности записать заказ. Люпэн тут же продиктовал его с тщательностью и изыском истинного гурмана.
— Правду сказать, — заметил он, когда тот удалился, — питание в тюрьме было вполне нормальным, но хороший ужин всегда — большое удовольствие.
Он поел с аппетитом, не тратя лишних слов, ограничиваясь короткими фразами, раскрывавшими течение его раздумий.