Последние произведения г. Чехова: «Человек в футляре», «Крыжовник», «Любовь»

«Онъ былъ замѣчателенъ тѣмъ,– говоритъ Буркинъ,– что всегда, даже въ очень хорошую погоду, выходилъ въ калошахъ и съ зонтикомъ, и непремѣнно въ тепломъ пальто на ватѣ. И зонтикъ у него былъ въ чехлѣ, и часы въ чехлѣ изъ сѣрой замши, и когда онъ вынималъ перочинный ножикъ, чтобы очинить карандашъ, то и ножъ былъ въ чехольчикѣ; и лицо, казалось, тоже было въ чехлѣ, такъ какъ онъ все время пряталъ его въ поднятый воротникъ. Онъ носилъ темныя очки, фуфайку, уши закладывалъ ватой и, когда садился на извозчика, то приказывалъ поднимать верхъ. Однимъ словомъ, у этого человѣка наблюдалось постоянное и непреодолимое стремленіе окружить себя оболочкой, создать себѣ, такъ сказать, футляръ, который уединилъ бы его, защитилъ отъ внѣшнихъ вліяній…

И мысль свою Бѣликовъ также старался запрятать въ футляръ. Для него были ясны только циркуляры и газетныя статьи, въ которыхъ запрещалось что-нибудь. Когда въ циркулярѣ запрещалось ученикамъ выходить на улицу послѣ девяти часовъ вечера, или въ какой-нибудь статьѣ запрещалась плотская любовь, то это было для него ясно, опредѣленно; запрещено – и баста. Въ разрѣшеніи и позволеніи скрывался для него всегда элементъ сомнительный, что-то недосказанное и смутное. Когда въ городѣ разрѣшали драматическій кружокъ, или читальню, или чайную, то онъ покачивалъ головой и говорилъ тихо:

– Оно конечно, такъ-то такъ, все это прекрасно, да какъ бы чего не вышло.

Всякія нарушенія, уклоненія, отступленія отъ правилъ приводили его въ уныніе, хотя, казалось бы, какое ему дѣло? Если кто изъ товарищей опаздывалъ на молебенъ, или доходили слухи о какой-нибудь проказѣ гимназистовъ, или видѣли классную даму поздно вечеромъ съ офицеромъ, то онъ очень волновался и все говорилъ, „какъ бы чего не вышло“. А на педагогическихъ совѣтахъ онъ просто угнеталъ насъ своею осторожностью, мнительностью и своими чисто-футлярными соображеніями насчетъ того, что вотъ-де въ мужской и женской гимназіяхъ молодежь ведетъ себя дурно, очень шумитъ въ классахъ,– ахъ, какъ бы не дошло до начальства, ахъ, какъ бы чего не вышло…»

Таковъ этотъ мастерски написанный портретъ, вдумываясь въ который, чувствуешь, какая глубокая правда лежитъ въ его основѣ. Бѣликовъ – это сама жизнь, та житейская тина, болото, съ которымъ приходится имѣть дѣло на каждомъ шагу, которое все затягиваетъ, все грязнитъ и душитъ въ своей вонючей грязи. Бѣликовъ – это общественная сила, страшная своей неуязвимостью, потому что она нечувствительна, недоступна человѣческимъ интересамъ, страстямъ и желаніямъ. Закованный въ броню циркуляровъ, все воспрещающихъ и все «упорядочивающихъ», Бѣликовъ попираетъ на законномъ основаніи самыя естественныя требованія сердца, самыя простыя проявленія человѣческихъ отношеній. И что ужаснѣе всего, онъ дѣйствуетъ, какъ ядовитый микробъ – не насиліемъ, не грубыми, жестокими пріемами, самая жестокость которыхъ могла бы возмутить людей, а незамѣтно, медленно, постепенно растлѣвая все окружающее, доводя до отупѣнія и безвольнаго согласія всѣхъ на самыя дикія и по существу безчеловѣчныя мѣры. Этотъ пріемъ его – «какъ бы чего не вышло» – исходитъ какъ будто изъ чувства заботливости, желанія добра, стремленія оградить отъ возможныхъ золъ и бѣдствій. Онъ подкупаетъ, съ одной стороны, не привыкшую къ критикѣ среду, съ другой – запугиваетъ, и въ концѣ концовъ все покоряетъ.

Кромѣ того, онъ – сила еще и потому, что онъ – единственное лицо, которое твердо знаетъ, чего хочетъ. А знаніе это ему дается легко: онъ ничего не хочетъ, ничего не желаетъ, ни къ чему не стремится. Его идеалъ – отрицаніе жизни. Онъ сила потому, что онъ идеальнѣйшій нигилистъ. Понятно, въ борьбѣ противъ него его товарищи, учителя, «народъ все мыслящій, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневѣ и Щедринѣ», должны пассовать. Ихъ желанія, мысли, стремленія, все это – живыя, измѣнчивыя движенія души, колеблемыя, яко тростникъ. А противъ стоитъ одно ненамѣнное отрицаніе, неуязвимый футляръ, внутри пустой, гордый этой пустой и побѣдоносный въ сознаніи своей правоты, не встрѣчающій единственнаго дѣйствительнаго протеста – простой, житейской силы, которая, не мудрствуя лукаво, взяла бы его за шиворотъ и вышвырнула бы за окно.