Последние распоряжения

Я жду на сиденье, поглядывая по сторонам, но их нигде не видать, поэтому я встаю и нахожу выход, а там и их: они стоят на мостовой и озираются, ищут меня. Здрасте, друзья-приятели, думаю я. Небо темное, грозовое, и ветер холодный, но их это, похоже, не огорчает. Со стороны кажется, что им хорошо быть здесь вместе, что все прощено и забыто.

Может, и так, думаю я.

– Куда ты пропал? – говорит Винс. – Мы уж думали, потерялся.

В руках у Винса путеводитель. Вик держит пакет. У меня ничего нет, но такое ощущение, будто я несу много чужого и все это видят.

Я чувствую за собой огромный собор, он смотрит на меня.

– А мы в монастыре были, – говорит Винс. – Ты туда заходил? – Точно без этого нельзя.

– Заходил, – говорю я, а сам думаю: по мелочам врать легко.

Потом мы идем обратно в ворота и по узким улочкам, хотя теперь выбираем не ту узкую улочку, по которой пришли сюда, а другую. Она называется Бутчери-лейн [19], поэтому мы ее и выбираем.

Винс говорит, что надо идти по ней. Когда мы на нее сворачиваем, начинает барабанить дождь. Но посередине нам попадается маленький бар, «Арсенал», и он открыт, и Ленни говорит, что не мешало бы пропустить по глоточку – вреда, мол, от этого не будет.

Вик

А потом он говорит – серьезно, без улыбки, сидя у меня в кабинете, руки розовые и тщательно отмытые после сегодняшней возни с мясом, точно это не Джек, а такой предусмотрительный клиент, которого хоть сейчас обряжай да клади в гроб: «Честно сказать, Вик, – ты же старый моряк, ты меня поймешь, – я был бы не против, если б меня похоронили в море».

Эми

Наверное, они уже там, уже добрались до берега. Вытряхнули его из банки, развеяли по ветру. Сейчас они, должно быть, уже на полпути обратно, если не застряли в Маргейте, чтобы устроить себе отдых после работы: катанье на осликах и всякое такое.

Но я и сейчас думаю, что мое место здесь. У меня свой маршрут. У них свой, а у меня свой. Живые важнее мертвых, даже те, кто в его глазах был не лучше мертвого, так что теперь они для него все одинаковы. И потом, я уже попрощалась с ним, если не в первый раз, то в последний. Прощай, Джек, прощай, моя старая любовь. Кто-нибудь может сказать, что Джун и не заметила бы, пропусти я эту встречу с ней ради последнего дня с ним, я ведь и раньше их пропускала – когда-то, давным-давно, целую дюжину, – а ведь прах собственного мужа не каждый день развеивают, тут уж второго раза не будет. Но откуда ему знать, заметит она или не заметит? Да и, вдобавок, кто-то ведь должен ей сообщить.

Что ей все равно, что ему.

Кроме того, не думаю, чтобы я справилась. Стоять гам на Пирсе, где раньше была Дамба, внизу волны, соленые брызги в лицо, и чувствовать на себе их взгляды. Ты первая, Эми, не торопись, мы подождем. Ветер полощет юбку. Погода нынче такая – в Маргейте, наверное, чуть ли не шторм.

Вот где мое место – на втором этаже автобуса. Можно сказать, что за многие годы этот сорок четвертый номер стал мне родней собственного дома. Я ни здесь, ни там, вечно в дороге. Не знаю, смогла бы я когда-нибудь поселиться в Маргейте или нет. «Собираем манатки, Эм», – заявил он. Когда я уже давно махнула на него рукой, давно решила, что этого никогда не случится, уверенная, что в один прекрасный день он просто свалится замертво у себя за прилавком, в своем полосатом фартуке, с ножом в руке, чего ему, наверно, и хочется: еще одна туша для обработки. «Я завязываю. Все ясно?» Ха. «Начнем новую жизнь, крошка, – ты да я». Не знаю уж, что гам случилось, какая муха его укусила, какой медведь в лесу сдох. И глядит на меня, точно ждет, что я запрыгаю от радости, точно смотрит не на женщину, с которой прожил полвека, а на кого-то другого, незнакомого. «Маргейт, – сказал он. – Как насчет Маргейта?» Будто можно перевести стрелки назад и начать все сызнова. Второй медовый месяц. Будто Маргейт – это волшебная страна фей.

Тогда я и поняла, что мы поменялись местами. Ведь много лет назад, когда я в первый раз распрощалась с ним, это я думала, что всегда можно начать заново, что жизнь не кончается только потому, что ты в ней завяз. У меня еще хватало сил выбирать. И я выбрала не его, а Джун. Я наблюдала, как он окончательно превращается в мясника Доддса – Джек Доддс, мясник экстракласса, возьмите фарша, мадам, возьмите лопатку, – потому что не смог тоже выбрать Джун, выбрать свою плоть и кровь, всего-то навсего, и я думала, что еще способна на перемены, а вот он нет. Да, было такое дело. Но когда он смотрел на меня в ту пору, смотрел, как на кого-то другого, я чувствовала, что застряла в собственной колее. Стала женщиной, которая каждый понедельник и четверг ездит на сорок четвертом автобусе. Даже через неделю после смерти мужа.

Словно это моя вина, что я его оставила, распрощалась с ним – раз, потом другой.

А она никогда не узнает. Никогда.

Маргейт, Маргейт. А как же Джун?