Последние ратники. Бросок волка

— Еще как бросил. Скрепил мир подписью, богатой жертвой богам и троекратным обниманием с таном. Даже, говорят, не обернулся, когда поехал обратно в Киев. Нашему общему знакомому тысяцкому в те дни пришлось очень несладко. Вот я, честно признаюсь, не хотел бы очутиться на его месте. Внутри той самой крепостицы. За тобой пошли три сотни крепких воев, а ты, так уж вышло, подвел их шеи под занесенный топор. А князь, на помощь которого вы так рассчитывали, кладя по сути себя на алтарь победы, вдруг решил умыть руки, продав при этом ваши жизни. Ты сам как считаешь — поверят ли еще воины воеводе, который затащил их в эти силки? Молчишь… А они — поверили. И снова пошли за ним. На прорыв. Представляешь? Горстка изрубленных, изувеченных людей бросилась на обложивший их полк болгар. И знаешь, что? Болгары в этой ситуации проявили себя вполне адекватными людьми. Они растерялись. И дрогнули. Представляешь? Как в сказке. С той лишь разницей, что благородные герои вовсе не обратили полчища врагов в бегство. Они погибли почти все. Но! Нескольким все же удалось прорваться. И угадай, кто был среди них? Он сумел оторваться от булгарской погони и настиг Светлого. Представляешь? Уж не могу представить, что в тот миг испытал князь. Огромное облегчение, жуткую досаду или сжигающий стыд — не знаю. Но много бы отдал, чтобы в тот волнительный момент посмотреть на его вытянувшееся подростковое лицо. В любом случае, что бы не прочитал на княжьей физиономии тысяцкий, он со всего маху, с оттяжечкой, пудовым своим кулаком, закованным, добавлю, в боевую перчатку, вдолбил самодержцу в августейшее лицо.

Кутька поймал себя на мысли, что челюсть его отвисла. Даже он знал, такой удар может иметь один исход — смерть. Позорную и самую мучительную, какую только можно представить.

— Братья Ратиборычи — Клин и Молчан — тогда первыми кинулись на него с мечами. И, пожалуй, зарубили бы. Хотя… зная живучесть нашего общего знакомца, не удивился бы, выпутайся он и из этой скверной ситуации. Но он и не подумал из нее выпутываться. Вырвал у одного из ближников секиру, вроде бы, это Молчан был, раз он до сей поры на него беленится, пристроил на какую-то колоду свою руку — ту самую, которой нанес сюзерену несмываемое оскорбление — и ухнул по ней. Представляешь? Отхватил собственную руку! Потому что она, де, посмела тронуть Светлого… Уж не знаю, как это назвать — чистой воды варварством или единственно правильным решением, но августейший сопляк преисполнился значимостью момента и убивать человека, прилюдно поднявшего на него руку, не стал. Раз уж эта рука понесла такую суровую кару. Правда, вместо вполне заслуженной, надо сказать, боярской вотчины, отправил разжалованного тысяцкого с глаз долой. Так он и оказался в твоём… Говнище.

— Овнище, — угрюмо проворчал Кутька. — Это, к твоему сведению, совершенно разные слова. Овнище — это от слова овин, там, где овец держат…

— И ещё баранов, судя по всему.

Не успел Кутька ни возмутиться, ни обидеться, как слух резанул звук резко скрипнувших железных петель. Дверь узилища открылась, и к нему метнулась стремительная тень.

17. Дворцовый переворот (начало)

Всё это было странно. До самой крайности.

По поводу того, что по случаю смерти Клина повязали именно его, он ни на кого в претензии не был. Сам бы так сделал. Удивительно даже, как это брат усопшего доставил в стольный град убийцу родственника, пойманного на месте преступления с орудием оного преступления в кулаке, живого и фактически невредимого.

Но вот как в это дело просунула нос царьградская церковь, он в толк взять не мог никак.

Хотя скорее всего виновата в том была нудная головная боль. Она давила виски, затылок, переносицу, а при резких движениях ещё и толкала на бунт пищеварительный тракт.

Словом, надо было его поправлять. Как всегда. «Лечить подобное подобным».

И кто бы мог подумать, что на помощь в этом щекотливом вопросе придёт Святой Престол. Митрополит сумел окучить деревенского вояку так ловко, что тот притащил в темницу всем передачкам передачку. Во-первых, какой-то плоский глиняный флакон с таким ядрёным содержимым, что даже у видавшего виды Никодима дыхание перехватило, а организм завёлся будто с полтычка. Во-вторых, в краюхе довольно чёрствого хлеба однаружилась связка отмычек. Которые при необходимости в руках опытного душегуба вполне могли бы стать и опасными колюще-режущими предметами. А ещё ко всему этому богатству прилагалась коротенькая записочка. Максимально безрадостного содержания.

«К Киеве заговор. Верить никому нельзя. Нужно спасать княжича Ярополка. Выбирайся».