Последние римляне

– Святой апостол Павел учит: «Кто женится, старается о делах сего света, как бы угодить жене, а кто не женат, старается о делах Божиих, как бы угодить Господу». Из этого указания великого апостола выходит, что лучше сделает тот, кто отвергнет утехи любви, потому что следом за женщиной идут дневные заботы, отвлекающие душу от небесных забот. Жена приковывает мужа к земле, отдаляет его мысли от дел церкви и государства, делает его рабом суеты сего мира. Если бы ты не был воеводой Италии и ревностным слугой Христа, я не напоминал бы тебе совета святого Павла, ибо знаю, что пожертвовать любовью к женщине – это превышает силы смертного. Но тебя император поставил на страже нашей веры в стране, погрязшей в язычестве, Бог избрал тебя из числа многих, чтобы ты был послушным орудием Его святой воли. Ты не имел права отдать женщине предпочтение перед Христом, как это ты сделал.

– Любовь к Фаусте Авзонии не уменьшила моей любви к Христу, – ответил Фабриций.

– Но она отвратила твои мысли от обязанностей твоего положения и сделала то, что ты запятнал свою совесть насилием. Разве ты за этим прибыл в Рим?

Фабриций молчал.

Все, что ему говорил Амвросий, он повторял себе не один уже раз, но любовь зажгла в его девственном сердце пламя настолько сильное, что при его лучах померкли все мысли о его положении.

Неужели он должен отступить, когда ему казалось, что он уже приблизился к цели своих стремлений? Неужели он должен отказаться от Фаусты, с которой срослись все его мысли? Этого не может от него требовать никто, даже Амвросий. Епископ укорял его в насилии, но всякий решительный человек сделал бы то же самое. Люди его времени, расы и занятия восхищались дерзкими поступками. Только одни священники осуждали насилие.

Амвросий знал эту необузданность новейших римлян, скрывавших под одеждой цивилизованного народа упрямство варваров. Молчание Фабриция было для него достаточным указанием. Он отгадал, что аллеман для своей любви пожертвовал даже расположением императора. Один только Христос умел влиять на себялюбие этих неподдающихся натур.

Поэтому он поднялся с кресла и сказал повелительным голосом:

– Твой спутник немедленно поедет в Ведианцию и освободит Фаусту Авзонию!

– Не отнимай у меня моего счастья, святой отец, – умолял Фабриций. – Я буду каяться, как невольник, буду просить молитвы мытаря и сборщика податей, буду служить слугам слуг моих, но оставь мне Фаусту.

– Если Фауста не возвратится в Рим, то я закрою перед тобой двери всех христианских церквей.

Фабриций отшатнулся, как бы пораженный мечом в самую грудь. Обезумевшими глазами он смотрел на епископа, который стоял, выпрямившись во весь рост, с рукой, простертой вперед.

Это уже не был снисходительный священник, с добротой отца поучающий блудного сына, – он был князь Церкви, уверенный в своей силе, римский патриций отдавал приказание своему подчиненному.

Тщедушная фигура Амвросия, казалось, выросла, черты его одухотворенного лица окаменели, обострились.

– Удались и помни, что глаз мой с этих пор будет следить за каждым твоим шагом.

Его голос был резок, как тогда, когда он усмирял несогласия Коменской общины.

Измученный Фабриций покинул кабинет епископа. В передней дворца он упал на скамью и закрыл лицо руками. Воспрещение посещать церковь равнялось исключению из христианской общины и заслуживало презрения его единоверцев.

Тьма отчаяния охватила душу Фабриция. Последняя надежда обманула его. Великий созидатель Церкви вместо того, чтобы успокоить его, поразил его страшной угрозой.

Он сидел в немом остолбенении. В его голове кружились мысли, то тревожные, то отчаянные, то покорные, то мятежные: христианин преклонялся перед величием Амвросия, варвар, солдат подстрекали его к сопротивлению.

«По какому праву этот надменный священник разрывает нити твоего счастья?» – возмущался солдат. «Дела твоего сердца – это твоя неотъемлемая собственность. Устами святого епископа говорит Христос», – отвечал христианин.

В это время к нему подошел аллеманский стражник, который сопровождал его из Рима.

– Курьер Теодориха ждет твою знаменитость, – сказал он.

– Курьер?.. Теодориха? – как бы сквозь сон проговорил Фабриций. – Где?.. Откуда?

– Теодорих приказал ему ехать на Медиолан, чтобы не обратить на себя внимания сыщиков префекта претории. Я его узнал и задержал.

– Говорил ли он тебе, с чем его послал Теодорих?

– Теодорих просит прислать заместителя.

– Зачем? – вскрикнул Фабриций.

– Старик жаждет перед смертью утешить свои угасающие глаза видом своих внуков.

– Глупец!

Фабриций вскочил со скамьи.

– Спеши на почтовый двор за свежими лошадьми! – приказал он.

Опасность, грозящая его любви, взяла верх над словами Амвросия. Он потом умилостивит Христа, примирится с Ним, а теперь…

Спустя полчаса трое всадников мчались по дороге к Генуе.

Впереди них ехал Фабриций.

VII

В месте заключения Фаусты царило необычное движение. Невольники укладывали в сундуки ковры, столовое белье и занавески; Теодорих заботливо осматривал колеса и оси повозок, аллеманы седлали лошадей…

– Хорошо ли отточены мечи? – спросил Теодорих старшего аллемана.