Последние римляне

– Не опасайся за меня, – отвечал Фабриций. – Добрый Пастырь снова возвратит мне глаза солдата, привыкшего к осторожности. Я буду избегать опасности так заботливо, как этого не делал еще до сих пор, потому жизнь моя теперь нужна нашему Богу.

– Но эту римскую весталку ты не можешь взять с собой сейчас же, – заметил Рикомер. – Она и ее невольницы связали бы тебя по рукам и ногам. Что ты думаешь с ней сделать?

– Не спрашивай. Через час я, пожалуй, не мог бы переправиться через Родан.

Сотник хотел еще что-то спросить, но Фабриций быстро ушел в дом.

За кухней виллы была маленькая комнатка, в которую Рикомер запирал провинившихся слуг. Здесь похититель поместил свою пленницу и поставил у дверей стражу из двух невольниц.

Когда Фабриций вошел, Фауста лежала на соломенной подстилке, покрытая грязным одеялом. Хотя заржавевшие петли громко заскрипели, она все-таки не подняла головы.

Она лежала с закрытыми глазами, со следами изнурения на исхудалом лице. Долгое горе посеребрило ее волосы на висках. Рядом с ней на деревянном стуле стояли глиняные сосуды с нетронутой пищей.

Ее, как преступницу, заперли в зловонной норе, лишили света и воздуха. «Я сломлю твое упорство и заставлю быть покорной!» – кричал ей Фабриций. Чтобы она не могла лишить себя жизни, ей связали руки веревкой, которая впилась в ее тело.

Фабриций повесил фонарь на стену и взглянул на Фаусту. Вид нужды, которая окружала патрицианку и весталку, чтимую целым народом, стиснул его сердце. Собственные невзгоды сделали для него понятными страдания других. И только теперь он понял, как тяжело он оскорбил женщину, от которой жаждал высшего счастья жизни. Вместо того, чтобы снискать ее любовь добротой, он издевался над ней с безжалостностью господина, который наказывает строптивую невольницу. А Фауста не была его собственностью, он не имел на нее никаких прав.

Он приблизился к ее убогому ложу, склонил колени и сказал покорным голосом:

– Прости меня…

На щеках Фаусты выступил бледный румянец.

– Сними с моей совести свой справедливый гнев, ибо причиненное тебе насилие гнетет меня бременем смертного греха, – умолял Фабриций. – Сатана, враг человека, закрался в мое сердце и зажег в нем нечистые помыслы. Я был как помешанный, у которого страшная болезнь порвала нить разума, как слепой, который не видит прямой дороги.

Фауста открыла изумленные глаза, а Фабриций продолжал:

– Я обесчестил тебя, оскорбил, провинился перед тобой, но не злоба руководила моими преступными деяниями. Я любил тебя больше добродетели, больше долга, больше праха отца, даже больше Христа, и думал, что покорю твое сердце постоянством. Прости меня, ибо много прощается тому, кто горячо любит.

Фауста молчала. Просьба Фабриция была для нее так неожиданна, что она не верила ей. Не далее как вчера этот же самый человек грозил ей насилием.

Воевода, отгадав причину ее молчания, умолял:

– Будь великодушна, римская патрицианка, к сыну народа, которого долгие годы гражданской дисциплины не приучили господствовать над страстями, будь снисходительна к варвару. Я поступил с тобой, как варвар.

Все большее и большее удивление охватывало Фаусту. Воевода не хвалился своим варварским происхождением и искренне обвинял себя перед ней. Об этом свидетельствовал его голос, который дрожал от пережитого страдания.

– Что вам, потомкам великого народа, дал пример бесчисленного ряда поколений, воспитанных в уважении закона, – говорил Фабриций, – то Христос вселил в нас мощью своего Божественного благоволения. И мы умеем возноситься над наслаждениями этой земли, когда истинно любим нашего Бога. Я согрешил по своей преступной необузданности, ибо забыл о Христе. Но великое несчастье, которое пало на Церковь, сняло с моих глаз завесу себялюбия, и я снова стал верным сыном распятого Господа, Который больше всего любит кротких духом и творящих мир. Перед тобой кается христианин, умоляет о помиловании блудный сын Церкви. Сними с моей совести бремя твоего справедливого гнева, чтобы Бог добра не записал твою обиду в книгу моей жизни.

Фауста терялась в догадках. Что Фабриций искренне просил ее о прощении, она уже не сомневалась, но не умела себе объяснить такой быстрой перемены. О каком несчастье говорил воевода? Неужели Феодосий?..

При одной мысли о смерти старшего императора сердце римлянки забилось быстрее.

Фауста, окруженная неусыпным надзором в течение двух месяцев, ничего не знала о последних событиях.

– Прости меня… – умолял Фабриций.

Фауста протянула к нему связанные руки и ответила:

– Закон дозволяет только свободным людям отпускать чужую вину. Единственное право узников – это испытывать презрение к своим тюремщикам.

Фабриций быстро разрезал веревку стилетом.

– Ты свободна, – смущенно проговорил он. – Перед моим домом стоит карета, которая отвезет тебя, куда ты прикажешь.

Фауста снова окинула его изумленным взором. Да правда ли это? Неужели она может уйти из этой зловонной норы? Значит, в Империи произошло что-то необычайное, о чем она не знала и что сокрушило упорство воеводы? Только какое-то особенное происшествие могло сломить гордую душу варвара.