Последние римляне

С каждым разом неприятель приближался все ближе и ближе. В передние ряды уже попало несколько дротиков.

В то время из прохода показались сарацины.

Закованные с ног до головы в железо, они сверкали издали, точно светящиеся жуки. Закрытые гуннами, они беспрепятственно проникали в долину.

Подвижные кочевники нападали и отступали, держа внимание римлян в постоянном напряжении. Стрелки Флавиана неблагоразумно тратили свои снаряды, копейщики стояли безучастно.

А дротики гуннов сыпались все чаще, все метче.

Спереди, с гор, донеслись три коротких, отрывистых звука рогов.

Цепь гуннов лопнула пополам и с необычайной быстротой свернулась в два клубка.

В открытом поле показались три колонны, построенные клином. Во главе средней сверкало золоченое вооружение начальника.

Регулярная конница Италии узнала в нем своего бывшего вождя.

Снова раздалась команда Флавиана:

– Слушай!

Вдоль фронта полетела команда трибунов и сотников:

– Сомкнись!

Римляне, вместо того чтобы соединиться, бледные, беспомощные, лишь оглядывались назад.

Фабриций поднял меч кверху – колонны двинулись: сперва тихо, тяжело, как большая птица в начале полета, потом все быстрее, быстрее.

– Сомкнись, сомкнись! – слышалась команда.

– Копейщики, вперед! – дал сигнал трубой Флавиан.

Страх отнял у римлян присутствие духа. Копейщики, оттесняемые стрелками, напирали на мечников, мечники смешивались с арьергардом.

А три громадных железных тарана приближались со всего разбегу. Земля стонала, оружие стучало, лошади храпели.

Напрасно раздавалась команда, звучали трубы. Охотники, пораженные ужасом, сбились в кучу, как всполошившиеся овцы.

Сарацины сразу ударили в трех местах на римский четырехугольник. Первый ряд рассыпался без всякого сопротивления, второй заколебался, только третий, поддержанный конницей, остался в порядке.

Но мечи сарацин уже начали свою работу. Они падали сверху на римскую пехоту, пробивали одним ударом кожаные шлемы и панцири.

– Спасайся, кто может! – простонал чей-то отчаянный голос.

– Спасайся! – подхватили другие голоса.

Римляне бросали оружие, щиты и показывали неприятелю тыл, напирая на третий ряд.

Труба главного вождя замолкла, не стало слышно команды трибунов. Проклятия сотников смешивались с криками солдат.

Страх трусов передался и храбрым. Рассыпались и остальные сомкнутые шеренги, порвалась цепь регулярной конницы.

Римляне в паническом страхе бежали с поля битвы.

Фабриций не преследовал их, он исполнил только то, что было ему приказано. Он открыл проходы Юлийских Альп, очистил дорогу для готов, поэтому остановил сарацин и стал ждать сигнала от Гайнаса, который как раз в это время показывался из прохода.

Но гунны, жадные к легкой добыче, погнались за римлянами.

Флавиана унес конь, подхваченный людской волной.

Когда старик успел наконец остановить разъяренное животное, он был уже далеко от места поражения. Он осмотрелся вокруг: защитники народных богов бежали в беспорядке. И два других отряда подверглись той же участи, что и первый.

Вокруг себя Флавиан видел только нескольких молодых патрициев, принадлежащих к его свите.

– Доведите до сведения Арбогаста о нашем позоре, – сказал он надломленным голосом.

– Мы не покинем тебя, вождь! – отвечали патриции.

– Я иду в дальний путь.

– И мы погибнем с тобой, вождь.

Флавиан сложил руки на гриве лошади и опустил голову.

Рухнули все его надежды; храм римской славы погиб от единого толчка сильной руки, как жалкая мазанка бедняка. И уж никогда не воздвигнется этот храм, никогда… Буйные вихри расшатали его, века изгрызли его стены, дряхлость наклонила его к земле.

Напрасно патриоты старались пробудить прежнюю доблесть квиритов, поднять то, что упало, оживить то, что умирало.

Флавиану казалось, что он слышит за собой насмешливый хохот варваров.

– Нет, они не погибнут… они побегут… – издевались новые люди.

Закрытые глаза Флавиана наполнились слезами. Две большие холодные капли тихо скатились по лицу последнего вождя языческого Рима.

И в эту ужасную минуту душа его ясно увидела все. Теперь он знал, что обольщал себя, что хотел вдохнуть жизнь молодости в тело дряхлого старца.

И вдруг с глаз римлянина спала завеса, до сих пор мешавшая ему заглянуть в будущее.

Уже почти четыреста лет христианство с терпеливостью крота подкапывалось под здание общественных учреждений греко-римского мира. Преследуемое, унижаемое, спустившееся до низших слоев населения, оно потихоньку все двигалось и двигалось вперед, жертвами и мужеством завоевывало себе одну пядь римской земли за другой, становясь с каждым поколением все сильнее и с каждым столетием все увереннее. Оно охватило уже весь Восток, на Западе оторвало от народных богов необъятное число сердец, пробилось в темные леса варваров… Ему противились только Италия и Греция.

Греция вот уже несколько веков, как обратилась в торгаша, гистриона, музыканта и ритора цивилизованных людей, а Италия?..

Грудь Флавиана поднялась от глубокого вздоха.