Последние римляне

– Все гнется подо мною и трещит, только тебя одну я не могу согнуть, – проговорил патриций с добродушной улыбкой на толстых губах, – но и тебе придет черед.

– Любопытно знать, когда же это будет?

– Когда я перенесу тебя через порог моего дома.

– Да сохранят меня боги от того, чтобы я должна была возжечь с тобой факел Гименея.

– А если б галилеяне размозжили мне кости?

Порция Юлия вдруг сделалась серьезной.

– Зачем ты меня дразнишь, Констанций? – прошептала она.

Последние гости с закатом солнца давно покинули атриум Весты, а Фауста Авзония все еще покоилась на софе. Сомкнув глаза, она лежала неподвижно, как будто чародей заколдовал ее и обратил в настоящую статую.

Фауста Авзония слышала в себе тихую мелодию, как будто в ней пела каждая капля крови. Что-то пробуждалось в ней, бродило, что-то такое блаженное, что она без сопротивления отдавалась совершающейся в ней перемене. Фауста Авзония забыла в ту минуту о пропасти, которая отделяла ее от христианина. Ее римская душа с радостной улыбкой приветствовала храброго воина, который заключил условие с самой смертью.

Вдруг занавеска зашелестела, и на двор вбежал кто-то быстрым шагом.

– Богиня призывает твое святейшество в храм, – доложила невольница.

Фауста Авзония широко раскрыла глаза и долго смотрела на прислужницу бессознательным взглядом человека, еще не пришедшего в себя после внезапного пробуждения, потом глубоко вздохнула и, поднимаясь с софы, сказала:

– Подай мне покрывало.

Когда невольница ушла, она протянула руки к статуям покойных весталок и проговорила голосом, похожим на глухое рыдание:

– Простите меня… и не бойтись… Фауста Авзония не нарушит своего обета…

IV

Сенатор Кай Юлий Страбон жил на Садовой улице во дворце, который в течение ряда веков принадлежал знаменитому роду Квинтилиев. Отец Кая купил его на аукционе и отдал сыну с условием, чтобы он его перестроил, потому что старый дом разваливался. Он восстановил обветшалую крышу, мозаичный пол, попорченный временем, и выцветшую живопись на стенах, а все прочее оставил в прежнем виде.

Солнце только показывалось из-за Албанских гор, когда проснулся сенатор. Он спал в маленькой комнате, на низкой узкой постели, покрытой простым шерстяным коричневым одеялом. В его спальне не было ни одного роскошного предмета.

Надев на себя широкую длинную тунику, он перешел в ванную комнату. Тут не ждали его молодые, прекрасные невольницы, которые в домах богачей требовались для натирания и умащивания тела. Ванну сенатору приготовил старый галл – его гардеробный, цирюльник, банщик и дворецкий в одном лице.

Кай Юлий с удовольствием погрузился в теплую воду.

– Вчера вечером я слышал крики в конюшне, – сказал он, потягиваясь в ванне, словно кошка на солнце. – Ты, должно быть, снова кого-нибудь побил.

– Стукнул немного одного германца по голове – не засыпал корм лошадям, – а этот бездельник визжал так, как будто я с него сдирал шкуру, – ответил галл с фамильярностью старого слуги.

– Знаю я хорошо твое «немного по голове». Должно быть, искалечил его.

– У него выпал один зуб, да я не жалею об этом, у него их много. Жрет за троих.

– Сколько раз я уже просил тебя, чтобы ты не бил людей без крайней необходимости.

Галл пожал плечами.

– Если я время от времени кого-нибудь не побью, – нехотя отвечал он, – то все господское добро разлезется, как нищенские лохмотья. Эта подлая свора совсем взбесилась. Кто-то сказал рабам, что император приказал запереть наши храмы и отдать их имения галилеянам. Эти скоты поверили и грозят, что все перейдут в христианство. Вечером за садом шляются какие-то подозрительные люди и шепчутся через стену с нашими невольниками. Я травил их собаками, а они все-таки возвращаются сюда.

– Тебе опять что-нибудь привиделось, – сказал Кай Юлий.

– Может быть, и привиделось, но только я знаю наверно, что эти бездельники не понимают доброты. Когда я кого-нибудь отдую хорошенько, то спокоен на целую неделю.

– Дождешься ты, что какой-нибудь отчаянный еще бросится на тебя. Теперь это случается все чаще и чаще.

Галл пренебрежительно усмехнулся.

– Не советовал бы я никому, – сказал он и протянул вперед мускулистые короткие руки, поросшие волосами, как медвежьи лапы.

– Я знаю, что в твоих объятиях трещат кости, – сказал Кай Юлий, – и поэтому прошу в последний раз, чтобы ты не бил моих людей без надобности. Нужно избегать всего, что могло бы дать галилеянам повод для жалоб.

Галл проворчал что-то неопределенное под нос, накинул на хозяина, который вышел из ванны, простыню из мягкой шерсти и начал вытирать его с таким усердием, что Кай Юлий громко рассмеялся.

– Осторожней, а то поломаешь мне ребра, – сказал он. – Твоя злоба ничем тебе не поможет. С нынешнего дня ты будешь снисходительнее к рабам, не то мы расстанемся.

– Слово господина – закон, – буркнул галл, – но уж пусть только кто-нибудь из них попадется мне… – Он вытаращил глаза и оскалил здоровые, белые зубы, точно у сердитой собаки.