Последние римляне

Амвросий все это знал, поэтому всеми силами искал средства укрепить христианство, не обольщаясь теперешним успехом. После Феодосия и Валентиниана II мог явиться языческий император, а тогда…

Эта мысль отогнала сон от епископа. Он поднялся на лавке, открыл окно в карете и окинул задумчивым взглядом богатые поля Северной Италии.

Перед ним пробегали серые села, каменные усадьбы, мраморные виллы, глядящие в голубые зеркала прудов и озер; многочисленные стада рогатого скота паслись на полях, еще не тронутых дыханием осени.

Небо, туманное в Комо, прояснялось по мере того, как Амвросий приближался к Медиолану.

Он не обращал внимания на окружавший его повсюду достаток. Его нимало не занимали сокровища этой земли, он сам отказался от них, когда взялся руководить душами людей, которые отдались под его опеку.

Прежде чем взяться за управление епархией, он основательно исследовал учение Христа, принял его и полюбил со всей силой горячего, великого сердца. Он был истинным последователем распятого Бога. Не для земной корысти, не для кресла епископа, как то делали многие, он отрекся от традиций своего народа.

С того момента, как он воссел на медиоланском престоле, он жил только для христианства, жаждал только его триумфа.

Амвросий понял, что время первого увлечения прошло и что теперь стадом Христа нужно править сильной рукой, чтобы ссоры и мелочное самолюбие не разбили его на враждебные друг другу лагеря. Римский патриций, с унаследованными от предков чувствами законности и дисциплины, со всей сознательностью гениального организатора, ввел в Церковь порядок и стройность. Он побудил Феодосия издать эдикты против сектантов и язычников, подчинил христианские общины строгой правительственной организации, высоко поднял достоинство священника и подчинил светскую власть власти духовной.

Время от времени по его лицу пробегало облако печали. Самый могущественный вождь государства Арбогаст – язычник… Самые богатые люди Италии молились римским богам.

Амвросий не обманывал себя… В случае войны чаша победы могла перевеситься на сторону врагов христианства.

Он поднял глаза к небу и долго смотрел в ясную, чистую синеву, как будто спрашивал таинственное будущее. Его уста незаметно шевелились… Он молился. Луч надежды мало-помалу сгонял с его лица тень сомнения.

– Не для того Ты снял с детей этой земли грехи долгого прошлого, – говорил он себе, – чтобы вновь подготовить победу этим грехам. Да будет Царствие Твое, о Господи, и пусть воля Твоя творится на небеси и земли.

Быстрые кони понеслись, как вихрь, пробегая без остановки мимо многочисленных германских поселений, разбросанных по всей Северной Италии. Тут и там дома лепились к великолепным христианским церквам, но по большей части на фоне зеленых садов сверкал белый мрамор римских храмов. По обеим сторонам дороги из-за групп кипарисов выглядывали серые гробницы, черные могильные насыпи, изваяния богов, огороженные места, освященные прикосновением молнии.

Взгляд Амвросия всюду останавливался на живых еще свидетелях того прошлого, которое Господин мира обрек на забвение.

На поля и луга нисходила вечерняя тишина. Покой обнимал людей и всю природу. Голоса невольников, занятых полевыми работами, едва-едва доносились до его кареты, как отдаленное эхо. Деревья стояли неподвижно, дома потеряли яркие краски дня.

Амвросий снова приник головой к кожаной подушке и закрыл глаза. По его телу пробегала неприятная, холодная дрожь нервного утомления. Он хотел заснуть, но мысли, толпившиеся в его мозгу, не давали ему покоя.

Ночная тень уже объяла Медиолан, когда экипаж Амвросия остановился перед епископским дворцом, возле кафедрального собора. При свете факелов, с которыми слуги выбежали встретить господина, Амвросий увидел перед своим домом золоченую карету и несколько рабов в красных туниках.

– Кажется, это карета консула Симмаха? – спросил он привратника.

– Так точно, святейший отец, – отвечал привратник. – Славный Квинт Аврелий Симмах прибыл час тому назад.

– Прикажи подавать обед, – сказал Амвросий глашатаю.

В приемной зале его ждал Симмах. Они поздоровались очень сердечно. Когда-то они воспитывались вместе, были ровесниками и родственниками.

– Я привез тебе привет всей нашей семьи и Флавиана, с которым мы породнились две недели тому назад, – начал консул.

– Мне говорили, что ты соединил пожизненными узами свою Галлу с молодым Флавианом, – отвечал Амвросий, – и удивлялся, отчего вы не пригласили меня на семейное торжество.

– Мы опасались отказа.

– Мой Бог не враг семейной любви. Ты знал, Квинт, что я всегда любил Галлу.

– И она часто вспоминает дядю Амвросия.

– Я хотел бы когда-нибудь посмотреть на нее, а пока передай ей мое благословение.

Глашатай доложил, что обед подан.

– Я не смею просить тебя к моему убогому столу, – сказал Амвросий, – хотя знаю, что и ты ешь только для того, чтобы утолить голод.

И, обернувшись к глашатаю, он прибавил:

– Пусть повар вспомнит старое, доброе время.

Но консул удержал слугу.

– Если дело идет обо мне, – сказал он, – то пусть повар не вспоминает тех старых, добрых времен.