Последние Романовы

Выросла гениальная литература, писали Пушкин и Лермонтов, появились Гоголь, Достоевский, Лев Толстой. Будил мысль и чувство «неистовый» Виссарион Белинский, творили дело возрождения знаменитые московские кружки.

Люди сороковых годов под железной пятой императора-жандарма страдали, задыхались, но неуклонно творили свое дело, творили ту новую Россию, пришествия которой больше всего боялся Николай. Дворянская молодежь стала открещиваться от своего классового знамени, устыдилась своей «крещеной собственности», стал выдвигаться разночинец.

А николаевское самодержавие распылилось, разменялось, на бесчисленных мелких самодержцев бюрократии, на «сорок тысяч столоначальников».

Николай больше всего в мире любил порядок; и никогда не было на Руси такого повального воровства, как при Николае. Россию буквально разворовывали. И Николай это знал. Он знал, что если и был на Руси один бюрократ, один командир, который не воровал, то это был он сам, и то только потому, что он считал Россию своей вотчиной, которую он прикарманил 14 декабря 1825 г., угостив своих сомневающихся верноподданных картечью и пройдя, по лужам крови и чрез их трупы, к русскому трону. Не себя же ему было обкрадывать.

Сам на всю жизнь перепуганный и царствовавший под вечным страхом Николай отводил душу, пугая других.

Авантюры внешние всегда считались подходящим отвлекающим средством от огорчений внутренних. И Николай, огорченный тем брожением умов, которого никак нельзя было истребить в родной вотчине, усмиривши — кровью и достоянием русских мужиков — венгров и спасая австрийский трон, стал запугивать Турцию, требуя протектората над всеми православными, жившими под турецким владычеством. К тому времени Николай, смертельно надоевший России, стал надоедать и Европе. /91/

В составившуюся против него коалицию вошла также только что спасенная им Австрия…

Николай был прежде всего солдатом, «отцом-командиром». В этой области он считал себя непререкаемым специалистом. На всю Россию он смотрел, как на свою казарму, как на подчиненный ему дисциплинарный баталион.

До сих пор Николай одерживал бесспорные победы на Сенатской площади, над восставшей Польшей, над восставшими венграми.

Не всегда успешно воевал он один на один с Турцией, успешнее со слабой Персией, никак не мог одолеть кавказских горцев.

Тут впервые пришлось ему сдать военный экзамен в войне с европейскими войсками.

Оказалось, что этого экзамена выдержать никак не удается. Беззаветно храбрых солдат можно десятками тысяч укладывать под неприятельскими снарядами, можно затопить собственный флот, но побеждать нечем.

Вооружение отстало, снаряжение отстало, все разворовано, расхищено, нет ни толка, ни порядка. Весь смысл николаевского режима оказался сплошной бессмыслицей, все строгости, суровости, жестокости оказались пустой бравадой перепуганного человека, который со страху пугал других.

И все еще считая Россию своей воинской частью, Николай должен был сознаться перед смертью, что сдает команду своему преемнику далеко не в полном порядке.

Этого надменный самодержец не выдержал, и умер обманутый, разочарованный и опозоренный.

Умер от простуды или отравился? Этого до конца выяснить так и не удалось, хотя тогда же уверяли, что он заставил доктора Мандта дать ему яду. Мандта даже перестали принимать после этого в Петербурге, и он с горя уехал за границу.

Во всяком случае, добровольно или нет, но Николай умер в разгар краха всей его системы, и в его лице умер последний русский самодержец.

Николай умер, ненавидимый и проклинаемый всем, /92/ что было живого, честного и благородного в России и в Европе.

Николай был цельной, выдержанной фигурой самодержца и консерватора, он искренно считал себя от бога поставленным отцом-командиром над подданными-детьми.

Правда, его консерватизм шел так далеко, что напоминал знаменитого графа Уголино, который был так консервативен, что съел своих детей, лишь бы сохранить им отца…

И один из замечательнейших поэтов русских, Тютчев, славянофил, патриот и верноподданный монархист, воспевавший даже Муравьева-вешателя, написал убийственную эпитафию Николаю:

Не богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей.
И все дела твои, и добрые, и злые
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.

/93/

Александр II

1. Вновь «Дней Александровых начало»

Не стало императора-жандарма, беспощадного тюремщика несчастной России, и на престол вступил человек во цвете лет — Александру было 37 лет в 1855 году — воспитанник поэта Жуковского.

Александр II напоминал личной привлекательностью своего дядю Александра I, но над его совестью не тяготело участие в убийстве отца.