Последние Романовы

При нем кахановская комиссия пыталась как-нибудь завершить реформу местного самоуправления Александра II.

Призывались даже сведущие люди и даже задумывалось нечто вроде совещательного земского собора, но из этой затеи, как известно, ничего не вышло.

Министром Игнатьев пробыл всего один год уже в мае 1882 года был заменен типичным представителем «твердой власти» гр. Д.А. Толстым, от которого уже никаких мечтаний ожидать не приходилось.

Впрочем, за кратковременное пребывание свое министром внутренних дел и гр. Игнатьев не мало успел.

Предположения, унаследованные от предыдущего царствования, об уменьшении выкупных платежей — свелись к пустякам, печать была сильно ущемлена, изданы были знаменитые «временные правила» об усиленной и чрезвычайной охранах, правила, пережившие и Игнатьева, и Александра III, наконец, изданы были также «временные правила» об евреях, сильно ущемившие их и без того ущемленные права.

Носились упорные слухи, что эти «правила» изданы были потому, что евреи с Игнатьевым не сошлись в цене, т.е. в сумме взятки, которая с них требовалась за неиздание этих правил.

Говорили также, что эти правила, запрещавшие, между прочим, лицам иудейского вероисповедания арендовать /149/ земли и вообще недвижимости в сельских местностях, нисколько не помешали самому Игнатьеву, который до издания этого распоряжения поспешил сдать евреям в долгосрочную аренду некоторые свои имения и угодья.

Когда Игнатьева на посту министра внутренних дел сменил Толстой, умалился и этот единственный в России суррогат конституции — взятка, так как Толстой, будучи твердокаменнее и неукоснительнее Игнатьева, даже взяток не брал.

Со вступлением в министерство Толстого отходит в историю недолгий период некоторых колебаний в политике Александра III, и царствование его получает присущую ему до конца вполне определенную окраску.

Этот щедринский граф Твердо-он-то вполне олицетворял победоносцевский идеал царского министра. Он решительно ни над чем не задумывался. Для него все было ясно и просто. Для него твердая власть, принцип «тащить и не пущать» — были не только средством, но и самоцелью.

Толстой принадлежал к тому изображенному Щедриным типу «идиота», который действует с какой-то страшной, почти машинной автоматичностью.

На посту министра народного просвещения Толстой обратил все гимназии, все казенные школы в какие-то учебные дисциплинарные батальоны, в какие-то мертвые дома, в которых мертвые люди заколачивали, точно гвозди в гробовые крышки, мертвые правила мертвых языков в черепа учеников.

На посту министра внутренних дел поприще стало гoраздо шире. Здесь уже можно попытаться стерилизовать, обесплодить, «подморозить» всю Россию. /150/

2. Внутренняя политика

Социальная структура России Александру III представлялась еще в формах сословного расслоения. Он естественно не замечал, что сословия давно перемешались, что вся эта сословная структура поддерживается лишь искусственно, отливаясь в устарелые юридические формы отсталого законодательства устарелого государственного строя.

Коронованный Тарас Скотинин стал искать опоры в исторических недорослях дворянского сословия.

Все, что было здорового, жизнеспособного в дворянстве, давно вырвалось из рамок сословных интересов и сословного бытия.

Остались и крепко держались за старое либо Митрофанушки, которые все мечтали куда-то доехать в «карете прошлого», причем, куда ехать, они точно не знали, ведь географии они не учились: «все равно извозчик довезет»; истории они не понимали, ибо искренно принимали за историю россказни старой нянюшки, арифметики не одолели, да и не считали нужным, все равно в Земельном банке расчет за них сделают.

Да еще крепко держались за сословные рамки те дворянские последыши, которые прошли полный курс наук у Донона и Контана и процесс исторический простодушно смешивали с процессом пищеварения.

И недоросли, и последыши дворянские шли единым фронтом и общая платформа была у них — непомерный, ненасытный аппетит. /151/

Как ни велика Россия, им все казалось, что ее мало для пополнения их дворянских утроб, и они все поглядывали, где что плохо лежит и нельзя ли кого-нибудь или что-нибудь еще слопать. Отсюда необычайная агрессивность так называемой внешней политики.

Нельзя ли облагодетельствовать предварительной цензурой, положением об усиленной охране и еврейскими погромами, например, «родственную и единоверную Галицию»? Нельзя ли и там воспретить употребление малорусского языка и празднование памяти Шевченко?

Отобрать церковные имущества, например, удалось только у русских армян, а сколько еще их в Турецкой Армении. Нельзя ли и их включить в пределы досягаемости?

Русских мужиков довести до нищеты удалось вполне, а ведь есть еще на свете мужики турецкие, среднеазиатские, персидские, корейские, маньчжурские. Нельзя ли и их стричь во славу русского «первенствующего сословия»?