Последние рыцари

— Вы еще живы, синьор Бепо! А я-то думал, вы уже давненько… так сказать… давненько на том свете! — Он выпил одним глотком кофе и вынул портсигар, набитый сигарами и соломинками. — И по-прежнему ходите в капе с кисточкой, точь-в-точь как тридцать лет тому назад! Ха-ха-ха! — Бахус захохотал во все горло, цепочка запрыгала на животе.

Бепо нахмурился; замечание и вообще слишком панибратское обращение незнакомца ему не понравилось, и он сухо процедил:

— Выходит, вы не фурешт[36], ежели так давно меня знаете?

— И да и нет, так сказать! — ответил Бахус, аккуратно раскладывая на столе соломинки. — Принесите-ка рюмку, да побольше, хорошего коньяку, и мы поговорим.

Видимо, это «так сказать» было излюбленной присказкой неизвестного, но она, казалось, подчеркивала пренебрежение к Бепо, который, отправившись за коньяком, буркнул:

— Принесу какой есть.

Однако когда Бахус, опустив соломинку в рюмку, стал потягивать коньяк, Бепо вытаращил глаза, постучал в дверь, к которой стоял спиной, и махнул рукой. Так он обычно поступал, когда просил жену подать камень, чтобы запустить в собаку; поэтому Мандалина быстро сунула ему голыш в карман, но тут же разинула от удивления рот, увидав, что делает необычный гость.

— Годем![37] — вымолвил иностранец, переводя дух. — Никуда не годится этот ваш коньяк.

— Не хотите ли мадеры? — спросила Мандалина, чтобы привлечь внимание гостя.

— О, гляди-ка! Синьора… так сказать, синьора Мандалина! Очень мало изменились! Постарели, так сказать, но держитесь молодцом! — сказал он, закуривая толстую сигару.

— Выходит, вы нас давно знаете? — спросил Бепо.

— Еще как! Служил у вас два месяца — по целым дням жарился в кухне. Неужто и сейчас слугам у вас так же живется?

— Значит, давно это было, если правду говорите. А может, шутите? — спросила Мандалина.

— Давно, клянусь богом! — подтвердил Бахус. — Тридцать лет прошло. Вы тогда в молодухах ходили. Помните маленького Амруша из… (он назвал соседнее с Розопеком село), который прислуживал у вас, а потом уехал в Америку?

— А! — протянула Мандалина, но Бепо ткнул ее в бок и процедил:

— Амруш! Америка! Гм! Не знаю! Не помню! Сколько их служило у меня!

И Бепо скроил презрительную гримасу, а чтобы усилить впечатление, небрежно хлопнул тряпкой по столу, якобы чтобы смахнуть пыль.

— А пиво держите? — спросил Амруш и пустил струю дыма прямо в лицо Бепо.

— Кто хочет пива, тот идет в предместье к Борою, — ответил Бепо и скрылся в кафане.

Амруш повернулся на стуле, так что ножки заскрипели, и заглянул в окно.

— Годем! Все точь-в-точь как тридцать лет назад. Так сказать, допотопные люди!

— Кумпатите![38] — промолвила раскрасневшаяся хозяйка. — Кумпатите, синьор Ам… Как вы сказали вас величают? Впрочем, все равно, зовитесь как вам угодно, но это лучшая кафана Розопека, господская кафана! Мы держим коньяк, мадеру, ликеры, соки, лимонад…

— Вижу, вижу! — прервал ее Амруш. — Скажите-ка лучше: сколько чашек кофе вы продаете в самый удачный день?

— В самый удачный?! — переспросила хозяйка и покраснела еще больше, чуть не до плеч, — она не могла солгать, чтобы этого сразу не заметили. — Сколько кофе? Бывают дни, когда продаем и до сотни.

— Отлично! — подхватил Амруш, улыбаясь. — Сто чашек кофе по шесть сольдо, так сказать, составляет шестьсот сольдо. Ну, скажем, пусть вы продадите еще на столько же других напитков, получается, так сказать, тысяча двести сольдо. Даже если это так, чему я не верю, вы выручаете в день два флорина! Это смех, а не работа, годем!

Пока он занимался подсчетом, Мандалина все сильнее дрожала; глаза ее метали молнии. Так не возмущалась она уже бог знает с каких пор; даже тогда, когда слуга разбил три полных бутылки ликера, ее негодование было меньше. На язык просилось столько едких слов, что она не знала, с какого начать. Но в эту минуту на площади появились чиновники, и Мандалина только прошипела:

— Это место судьи и других господ… Убирайся-ка, подобру-поздорову!

Но Амруш до того снова углубился в расчеты, что не расслышал ее слов и не заметил приближающихся господ; впрочем, он скоро встал сам по себе, прошел следом за хозяйкой в кафану и принялся бесцеремонно разглядывать стойку, словно подсчитывал до последнего сольдо стоимость содержимого в бутылках, посуды и прочего хозяйства.

— Что? Может, вам кто-нибудь сказал, что мы продаем кафану? — криво улыбаясь, спросил Бепо.

— Ступай с богом, ступай, недосуг нам! — добавила хозяйка, стараясь казаться веселой.

— Смотри-ка! И старая мадонна на том же месте, точь-в-точь как тридцать лет назад! Годем! Сдается, она даже помолодела! Ха-ха-ха! — заметил он, словно про себя.

Бепо вскипел.

— Корпо дела воштра мадонна, это уж чересчур! Кто дал вам право совать нос в чужие дела и составлять инвентарь чужого имущества? В Америке научились, что ли?

— Да, — спокойно подтвердил Амруш и бросил на стойку талер. — Не стоит, синьор Бепо, сердиться из-за пустяков. Не зря я ко всему здесь присматриваюсь. Я, так сказать, намереваюсь здесь, на площади, открыть кафану — настоящую, современную кафану.